Пять или шесть?

Содержание предыдущих глав.
Тайга, север, горы. Заводские ребята в туристическом походе. Сережка Векшин с Надей Зотовой белой ночью увидели спускающиеся парашюты. Сережка утверждает, что шесть, Надя — пять.
После разных приключений Сережка связывается с майором Бехтиным, специально приехавшим в этот район. Сбит отказавшийся приземлиться иностранный самолет. Старым охотником Чурсиным подняты на ноги таежники. Один парашютист добровольно сдался и заявил, что их было пятеро, четырех он убил. Студенты-зоологи Миша и Петя после некоторых неудачных действий натолкнулись в болоте на комплект снаряжения парашютиста.
Туристы, студенты, местные жители, армейские автоматчики продолжают поиски. Операцию возглавляет майор Алексей Михайлович Бехтин, от лица которого и ведется повествование, — он пишет, находясь в госпитале, раненый

Глава девятая
СЕРЕЖКА, СЕРЕЖКА!
Ко мне подошел Сережка. Важничая, глянул на автоматчиков, что расположились отдыхать неподалеку, возле вертолета, и почти по-военному доложил:
— Алексей Михайлович! Семь комсомольцев готовы действовать и ждут ваших указаний. Перебросьте нас туда: у нас два ружья.
И получилось так, что я больше занимался Сережкой и его отрядом, нежели парашютистами.
Сейчас, когда все уже позади, я пытаюсь осмыслить все происшедшее. Сережка, Сережка!.. Иногда среди молодежи организаторами выбирают парней и девушек, умеющих лишь красно и верно говорить — показывать в речах свою, так сказать, передовитость. Это вожаки на спокойное время, они подчас даже стремятся сохранить во что бы то ни стало ровное течение бытия и, как правило, теряются на крутых поворотах жизни коллектива. И в минуту напряженную, когда надо действовать, во главе коллектива оказываются другие — те, что способны зажечь товарищей, встряхнуть, взбудоражить, повести за собой.
Позже, во время следствия, я подробно расспрашивал у Зины-беленькой: как же так получилось, что Сережка увлек всех ребят за собою? Ведь Зина — комсомольский организатор. Два студента грамотнее Сережки, опытнее в тайге. Коля Шевелев посильнее Сережки, крепче нервами, спокойнее, выдержанней. А Надя Зотова вообще любила распоряжаться, ей Сережка даже как-то сказал: «Жаль, ты не мужчина, не полковник, не командуешь танковой дивизией. Тебе бы это—как раз…» Один Вася по характеру — человек ведомый, не ведущий.
Зина-беленькая растерянно утверждала, что Сережка увлек всех случайно: он совсем неавторитетен, он и на заводе считается далеко не образцом молодого человека.
— У него и биография темная. — Она так и выразилась — темная. — Воспитывался без надзора, в большой семье, отец—слесарь, мать умерла, когда Сережке было десять лет. Рано бросил школу, работал рассыльным и потом электриком на лесозаготовках. Затем окончил ремесленное училище. Случались у него и неприятности из-за хулиганства. Был он и на какой-то новостройке, но сбежал, как говорит, «от расправы за критику». Ездил с комсомольцами завода на целину — на уборке урожая его и приняли в члены ВЛКСМ.
Состоит Сережка и в заводской дружине по охране общественного порядка. Но почти на каждом дежурстве у него происшествия. То увели в милицию мужчину, пристававшего к женщине, а он оказался ее мужем. То пьяного сторожа, уснувшего возле охраняемого магазина, посадили в мешок вместе с ружьем и подвесили на дверь. Утром пришел завмаг— скандал, пятно на всех дружинников, на всю комсомольскую организацию.
В общем, парень непутевый, — утверждала Зина-беленькая, считая виновником гибели Нади Зотовой — Сережку.
— Мы его исключим из комсомола: беспорядочный он, и вся жизнь у него путаная.
Я возразил — ведь у самой Зины жизнь далеко не простая: родители разошлись, поссорившись, каждый завел свою семью, и Зина жила то с отцом, то с матерью, в разных городах. Работала и чертежницей, и санитаркой, и машинисткой, и кассиршей.
— Я нетипичное явление для нашей молодежи, — сказала на это она. — Но я уже поняла, какой надо быть, а Сережка не понимает. Говоришь ему — не соглашается. Он ведь и книги читает — так всегда спорит. Знаете, что он однажды сказал на комсомольском собрании? Да, да, прямо на собрании. «Большинство, говорит, героев Достоевского, Толстого, Чехова мне не нравятся. Хлюпики, говорит, и бедолаги, только страдают, страдают и страдают». Это—о великой- то русской литературе так!..
Я подумал: мальчишеский нигилизм— нахватался верхушек и все отрицает, считая, что все познал. Но потом в заводской библиотеке мне отрекомендовали Сергея Векшина как пытливого и активнейшего читателя. Он очень любит Рылеева, Лермонтова, Герцена…
— От них, — говорит Сережка,— произошли революционеры, а не от Достоевского… У Толстого один Хаджи Мурат более или менее борец…
Мы с ним, когда разговаривали, изрядно отдалялись от сути трагического происшествия с Надей, которую Сережка, наверное, любил.
«Наверное» — потому, что Сережка еще молод по-настоящему разобраться в своих чувствах. Он говорил так:
— Не знаю, Алексей Михайлович. Не думал об этом. — И подавленно закрывался руками, так как я, возможно, слишком внимательно следил за выражением его лица.— Она была лучше всех наших девчат… Но что теперь толковать?..
И тут же, глянув сердито в сторону, грубо добавил:
— Дура! Не заметила, что шесть, и мне не поверила. Вот и ходила по лесу, разинув рот!..
Хотелось до конца понять его, и я заводил речь о современных книгах: какая — любимая, какой герой нравится?
— В книгах редко встретишь таких, чтоб нравились… Жизни мало, понимаете? — грустно отвечал Сережка.— Чувств больших нет. Хоть бы биографию интересную приводили писатели!.. Вот, возьмите жизнь художника, академика Федора Семеновича Богородского. Член партии с семнадцатого года, заслуженный деятель искусств! Он и циркачом был — «Ферри — человек без нервов», — и летчиком, и полным георгиевским кавалером, и комиссаром на флоте, и чекистом. Точно!.. А когда чествовали на каком-то торжественном юбилее знаменитого клоуна Виталия Лазаренко, Федор Семенович Богородский вышел и говорит: «Разреши, друг, приветствовать тебя по- цирковому». Встал на руки и прошелся,’ как акробат, — самому уже сорок лет было. Вот это человек! С большим чувством жил! Видели в Третьяковке его картины?.. Нашему, например, начальнику цеха так не сделать: мелковат…
— Что, таких картин не сделать?
— Не-ет! Вот так поприветствовать, от души… У нас вон Вася Петряев в войну трех лет маму потерял и десять лет искал ее, когда вырос. И нашел! Праздник был в цехе! А начальник цеха сказал: — «Угу. Квартиры пусть не просит с матерью вместе жить…». А Васька и не просил…
Сережка, Сережка!.. Чем больше думаю о тебе сейчас, тем ближе и дороже становишься мне ты. Много таких парней, как ты, и все, что есть в тебе и хорошего, и плохого, — это плоды воспитания в большом рабочем коллективе. В общем, неплохое воспитание! Но тобою занимались все постольку-поскольку, помаленьку. И в тебе не все добротно, много случайного… Назвал любимую девушку дурой…
Наставника бы тебе, постоянного старшего друга! Взялся бы какой-нибудь умный, крепкий и сердечный человек быть тебе учителем в жизни, советчиком! Незаурядная личность выковалась бы из тебя.
Когда ребята собрались вместе, после возвращения Сережки из Р * со мной на вертолете, Коля Шевелев, что называется, шутя-играючи скомандовал:
— Станови-ись!.. Сми-и-ирно-о!..
Появление Сережки, буйная радость его встречи с Надей, прибытие бравых, отлично вооруженных автоматчиков, находка студентов, ощущение опасности, теперь не столь страшной и неотвратимой, да и забавный случай с вермикулитом — все это взбудоражило молодежь. Зина-беленькая, Надя, оправившийся от испуга Вася быстро встали по Колиной команде в шеренгу, а Миша с Петей — чуть поодаль. Коля, как заправский тяжелоатлет, выпятил грудь, парадным шагом подошел к Сережке и отрапортовал, пряча за преувеличенной серьезностью ликующее настроение:
— Товарищ командир! У нас все в порядке. Потерь нет. Противник не показывался… Докладывает взявший на себя в ваше отсутствие обязанности старшего— чемпион завода по байдарке Николай Шевелев!
И Сережка нисколько не удивился. Он воспринял рапорт, как должное. Подхватил Колину веселую затею и распорядился;
— Вольно!..— Бегло осмотрев каждого, удовлетворенно улыбнулся и добавил: — Никто и не сомневался, что в нашем. отряде все будет в порядке… И сейчас мы также не останемся в стороне.
Он рассказал о сбитом самолете, о сдавшемся парашютисте, о том, что уже сделано дядей Володей Чурсиным.
— Мы точнее всех знаем, где приземлялся десант, и можем здорово помочь Алексею Михайловичу. Все готовы?
— Готовы! — хором ответили ребята. Надя даже отсалютовала при этом, как делала когда-то пионеркой; «Всегда готовы!»
— А вы? — обратился Сережка к Мише с Петей. — Если вам неохота—• отдайте пока нам ружья и патроны. Он посмотрел на них с полуприщуром— правая бровь опущена левая — приподнята, и, наверное, много сказал своим взглядом. Миша с Петей не забыли, как прошляпили с парашютистом, и чувствовали себя виноватыми. Пока Сережка не начал их высмеивать, они поспешили согласиться и пристроились к шеренге.
— Мы идем навстречу опасности! — сказал Сережка торжественно-приподнято. — Точно!.. И в этом нет ничего особенного… Но прошу каждого спокойно прикинуть; может, ему не идти, остаться здесь? Я предлагаю, чтоб у нас был боевой отряд. Как у ребят в Р *! Отряд охраны природы!.. В обычное время такой отряд изучает местность и призывает к порядку врагов природы — браконьеров и прочую дрянь. А вот в таких случаях отряд выполняет задачу посерьезнее. Понятно?.. Пусть каждый ответит и — только сам за себя: да или нет? Зина?
— Я готова.
— Обещаешь, что — вернемся на завод— и наша комсомольская организация создаст такой отряд? — спросил Сережка. — Мы ведь и наши леса вокруг завода не знаем и не воюем с теми, кто там гадит — ломает деревья, мусорит и прочее…
— Создадим! — подхватила Зина и с места в карьер начала свою организаторскую деятельность. — Ты, Надя, обязуешься вступить?
— Обязуюсь!..— засмеялась Надя. Ее глаза, обращенные не на Зину, а на Сережку, говорили: «Если ты, то и я.…»
Зина опросила всех остальных. С Васи взяла слово, что будет больше читать о природе — намек на конфуз с вермикулитом. Студентов заставила пообещать, что никогда не будут наставлять оружие на своих. И она, по-видимому, затянула свои назидания, переборщила. Когда черед дошел до Коли, он заупрямился. Она потребовала, чтобы Коля бросил заниматься байдаркой — делом пустяковым — и все силы отдал бы самому главному, самому важному отныне.
— Еще чего? — тихо воспротивился Коля. — Байдарку я не оставлю.
— Но поклянись, байдарочник несчастный, что будешь в нашем отряде! — с жаром воскликнула Зина.
— Вались-ка ты со своей клятвой!.. Энтузиазм отряда едва не рухнул. Ведь Коля начал, Сережка подхватил, а Зина поначалу продолжила весь разговор на высокой геройской ноте. Настроение передалось всем, вызвало азартное стремление, ребята накаляли друг друга. Но, кроме боевого духа и желания, ничего больше не зажигало их — ни долг, ни необходимость, ни задание. Все могли и остыть сразу.
Зина растерялась. Но Сережка вовремя почувствовал, что происходит, и сказал Коле покладисто, хотя, и не скрывая некоторого презрения:
— Ладно. Мы тебя, как особо ценного человека, освобождаем… Еще чего доброго погибнешь — кого от нашего цеха выставлять на заводской олимпиаде?
— Чего? — уже в полный голос возмутился Коля и шагнул из строя к Сережке. — Это ты брось!.. Я—со всеми!..
— Ну, тогда в стенгазете выступишь, как спортсмен высокой квалификации, чтобы все записывались в отряд, — сказала Зина.
— Это я могу, — с готовностью согласился Коля и встал в шеренгу.
— К выходу на боевое задание приготовиться! — распорядился Сережка.
Было похоже, что он затевал занимательную игру, распаляя друзей. Строгая, рассудочная Зина теперь утверждает, что Надя будто бы шепнула Сережке: «Играешь?» — «А что? Разве не интересно?» — якобы ответил он.
— Не было такого! — яростно отказывается Сережка.
— Все-таки ты забавлялся, валял дурака, — настаивает Зина.— Мы не принимали это мероприятие всерьез. Мы вовсе не думали, что все окончится плохо…
— А я что, думал? — огрызается Сережка. — Эх, ты — «мероприятие»!..
— Сережка спрашивал — мы отвечали. Всем это нравилось, — задумчиво вспоминает Вася.
— Ерунда! — весомо заявляет спокойный Коля. — Если бы Сережка заставил нас тогда поклясться быть готовыми к смерти, мы поклялись бы. Нам очень хотелось принять участие…, и мы все понимали.
Стараясь разобраться теперь в каждом из них, я думаю о том, какая же прочная закваска в характере у Сережки, у Коли, у наших многих парней и девчат! Они без колебаний всегда могут шагнуть к свершению мужественного дела. Тогда, на Спесивой горе, я не мог противостоять их дружной решимости действовать, начать вместе со всеми поиски, а не сидеть безучастными туристами.
Перед нами под безоблачным небом, нежась в горячих лучах июньского солнца, распростерлась тайга. Белая тайга! Но с Горы она вовсе не белая, а зеленая, и весело зеленая — вершины берез кажутся издали пушистыми, мягкими. Они спокойно колышутся на легком ветру, который не ощущается на горе.
«Если парашютисты спрыгнули сюда, в эту низину, задача облегчается», — подумал я, прикидывая расстояние до хребта, встающего вдали, на севере. Там, на хребте, все тропы должны быть перекрыты товарищами дяди Володи Чурсина.
Я глянул на карту в планшете командира автоматчиков. Гигантская таежная чаша меж гор была рассечена остро отточенным карандашом на равные квадраты. Молодой командир автоматчиков работал четко и расторопно. Было приятно, что они с Сережкой понимали друг друга с полуслова: «Как выглядели парашюты? Какого приблизительно размера? Фигурки десантников были различимы?.. Та-ак!.. Поправочку на ночную видимость…» Прикинув расстояние, командир автоматчиков наметил на карте место первого захода по прочесыванию местности. Обвел окружностью.
Это навеяло на меня щемящую волну далеких фронтовых воспоминаний. На какую-то минуту. Я смотрел то на карту, то на тайгу перед нами. Точка скрещения линий офицерского карандаша — словно в перекрестии орудийного прицела в танке!.. А солнце над головой начинало припекать, время шло к полудню. Возможно, было жарко и от волнения, которое никто не выказывал. Только у Сережки смешно вспотел нос. Не лоб, а нос. Курносый нос — в бисеринках пота… Очень запомнилось почему-то.
Обусловили сигналы разноцветными ракетами и забросили с вертолета сначала группы автоматчиков, а затем и Сережкин отряд. Надо было видеть настороженно-серьезные и в то же время сияющие лица ребят, когда они один за другим спускались с вертолета по канатной лестнице в зеленое море березовой листвы. Впереди — Сережка. Автоматчики дали ему ракетницу для сигналов. Он держал ее, как настоящий пистолет, наготове, и стоял на нижней ступеньке лестницы опускавшейся машины в сумасшедшей струе воздуха от пропеллера. Вот он скрылся в расколыхавшихся вершинах берез, как водолаз за бортом в бушующих волнах. Вот — покачал лестницей, значит, достиг земли. За ним слезли Миша с Петей, потом — девушки и остальные парни. Вертолет упруго стоял в воздухе, оглушая ревом мотора.
Ребята, как и автоматчики, раскинулись в цепь на расстояние голоса друг от друга и двинулись вперед. Я поначалу и не беспокоился, не переживал за них. Все казалось ясным и простым. Красная ракета—сигнал «на помощь»: на Спесивой горе остался резерв автоматчиков, который можно забросить в любую ми* нуту в любое место, — они сидели наготове в вертолете. Зеленая ракета (через каждый час) — сигнал «все в порядке, двигаемся дальше». Серия красных ракет— «найдены трупы парашютистов». | Второй вертолет отправился к Чурсину в Р* за новостями и вскоре вернулся. Дядя Володя прилетел сам, а с ним еще двое таких же крепких скуластых старичков, вооруженных новенькими двустволками.
Познакомились: Есин и Кульнев.
Дядя Володя извинился, что сидеть в Р* ему невмоготу: там спокойно, парнишки из отряда охраны природы в случае чего сами управятся. Сведения из засад тоже спокойные: все в порядке, люди на местах. Я обрадовался, что Чурсин приехал на Спесивую гору: с ним было как-то увереннее, в его присутствии сильнее чувствовалось, что окрест по тайге множество таких, как он, начеку в засадах и готовы встретить непрошеных гостей. А то кругом деревья, деревья и деревья, даже не верится, что где-то есть живые люди, кроме автоматчиков и Сережкиного отряда.
Немногословные старички посидели, покурили, потом посовещались и решили посмотреть места, где найден комплект снаряжения парашютиста.
— Все равно ведь какие-нибудь приметки по его дороге остались. Откуда он двигался?..
Они ушли вдвоем. Дядю Володю я пригласил полетать над прочесываемой территорией. Была договоренность, что один вертолет, налегке, должен почаще патрулировать в воздухе и пониже: веселее тем, кто идет по земле, и можно корректировать, в случае необходимости, их действия.
— Согласен! — обрадовался дядя Володя. — Тут как раз посредине есть избушка — давно не навещал.
Над тайгою каждый час взлетали зеленые ракеты. Цепью. Все в порядке, дело идет. Радист тоже доложил, что во всех пунктах, с которыми налажена связь, спокойно.
Скорее бы — серия красных ракет.

Глава десятая
ОТРЯД ПРОПАЛ
Те, кто рассказывают про таежные края, непременно восхищаются охотничьими избушками. И относят их постройку к древним обычаям коренных жителей тайги, славящихся гостеприимством. Я всегда, читая, удивлялся: почему же мансийцы, например, сами жили прежде в чумах из шкур, а в лесной глухомани строили деревянные «общественные» избушки?
Оказывается, обычай заведен русскими землепроходцами. Дядя Володя, весьма ревностно и щепетильно относящийся ко всему, что касается его народности, сказал:
— Терпеть не могу, когда нас, вогулов, по-теперешнему—мансийцев, изображают какими-то диковинными чудными людьми и готовы приписать нам все, что встретят здесь необычайное. Это вроде того, что мы оберегаем «Золотую Бабу» … Не строили, дорогой Алексей Михайлович, наши мансийцы охотничьих избушек! Лет триста назад, а то и больше, когда здесь появились первые русские, что клали тропы и торили пути по этим непролазным лесам, тогда шедшие впереди заботились о задних. «Передний— заднему мост», — есть старая пословица. Вот передние и строили. Много понастроили — до самого, поди, Тихого океана! Раньше такая избушка называлась кушня. Никому она не принадлежит, и не установишь, кто и когда ее срубил. Вон и заплаты на щелях — кто чинил, неизвестно. Наверное, тот, у кого было время и топор. Наши охотники теперь поддерживают эти избушки и кое-где ставят новые…
И я тоже, как все, восторгаюсь. Стоит она—-ничья, общественная. Хочешь — заходи, никакого запора нет. Вместо окон, правда, узкие амбразуры, заставленные мелкими осколками стекла, но кто-то же их сюда притащил! Печка — простая каменка. Крыши нет, а на бревенчатом потолке навалены камни, и плотно уложен дерн, выросла трава, и завязались небольшие березки. С виду неказисто.
Но гостиница хороша не роскошью, а порядками. Обычаем прекрасна и охотничья избушка. И дрова кем-то заготовлены, и спички — на видном месте. На стене, выложенной белой березовой жердью, висят кусок вяленой оленины, топор. Найдешь и соль, и ведро по воду сходить. И даже аптечкой кто-то поделился — лежат в железной коробке из- под конфет бинты, йод, стрептоцид.
На широкой скамье можно выспаться, отсидеться в пургу или грозу. И иди дальше, оставив в благодарность что-нибудь из своих припасов, наколов дров — позаботясь, по старинному обычаю, о следующем товарище, таком же, как ты сам.
Мы сидим с дядей Володей в охотничьей избушке и покуриваем.
— А бывают несознательные — все израсходуют и взамен ничего не приготовят? — спросил я.
— Нет, каждый что-нибудь сделает, — улыбается дядя Володя не без гордости.— Только, пожалуйста, не думайте, что это какая-нибудь доблесть или высшая сознательность. Обязанность! Привычка. Честность — тоже обязанность и привычка. Так ведь?
И наш разговор уклоняется в сторону. Старик высмеивает те газетные сообщения, когда человек поступает честно, и его за это превозносят, словно за геройский поступок. В самом деле, бывает у нас, печатают, что кто-то что-то нашел и возвратил владельцу — дескать, так поступают советские люди, вот, дескать, коммунистическая черта гражданина!

Старик выпускает к потолку облако табачного дыма от самокрутки и, прокашлявшись, хохочет. Ему вспомнился забавный случай в Р*:
— Элеонора Гилева, Пантелея Гилева дочь, — молодая, грамотная, присвоила как-то у соседки кофту. Красивая шерстяная кофта во время стирки уплыла вниз по речке. Элеонора нашла и носит. Хозяйка — отбирать, та — драться. Стали мы это дело обсуждать. Митя, наш милиционер, специально прибыл. И Элеонора в конце концов заявила: «Простите, товарищи, не доросла я еще до будущего коммунизма, виновата, поступила нечестно». Сержант Митя возмутился: «При чем здесь коммунизм? При царе тоже за нечестность наказывали». Наша Элеонора так удивилась, что тут же сбросила кофту и убежала, с испуга да со стыда весь день просидела у себя в чулане. А потом как-то говорит мне: «Спасибо нашей власти, что не наказала меня!» — это про сержанта Митю… Глупа девка — что с нее возьмешь!.. Газеты читает, международные дела знает, в космосе разбирается, а вот поди ж ты… Стало быть, тут наша недоработка: принижаем коммунизм — называем коммунистическим просто честное, порядочное. Коммунистическое-то оно гораздо выше!
Мы пришли в охотничью избушку, поплутав совсем немного по лесу, когда спустились с вертолета. Дядя Володя сперва был чрезвычайно смущен, что не могли найти ее сразу. «Будь ты трижды три, старый пес!» — поругивал он себя вполголоса и оправдывался, что знакомые места с воздуха совершенно неузнаваемы.
Но теперь он повеселел и готов рассказывать разные байки, рассуждать и философствовать без умолку. Старики обычно болтливы — не удержишь. А тут (я его хорошо понимаю, хоть и ругнул в душе) перед ним свежий человек из областного центра, сидим, вдвоем, никто не придет, никуда спешить не надо. Как не разговориться!
Я посматривал на часы. Время шло к вечеру. Вертолет, по уговору, скоро появится над нами, чтобы забрать нас отсюда. Как дела у тех, кто сейчас движется по- непролазной тайге редкой цепью? Может быть, уже взвились в небо красные ракеты? А может быть, только одна?
Дядя Володя понял, что мне сейчас не до отвлеченных разговоров, и живо перестроился:
— Наверное, устали? Прилягте… Нет?.. Ну, тогда пойдемте на ключ. Мне сдается: если кто плутал в этом районе, обязательно не минует ключа. Там небольшое болотце, земля сырая. Может, какие-нибудь следы остались…
Мы выбрались из избушки.
Обойдя ее, не спустились в низинку, а, наоборот, чуть поднялись в горку. На Урале почвы каменистые, — сообразил я, довольный своей осведомленностью.— Болото на возвышении, близ сухого склона или рядом с безводным распадком — не редкость.
— Эту избушку в старые времена называли «кушня на шеститропье», — сказал как будто между прочим дядя Володя. — Здесь сходится шесть троп.
— Шесть? — Я убедился, что мое умение ориентироваться в таежных зарослях ровным счетом ничего не стоит. Я не заметил ни одной тропы ни сейчас, ни раньше, когда еще разыскивали избушку.
А дядя Володя, мне показалось, занервничал. Но ничем не выдал своего волнения. Наоборот. Как-то очень спокойно, чрезмерно спокойно произнес:
— Вы, Алексей Михайлович, не переживайте. Все будет хорошо. Вот, видите, — следы?.. А вон и ключик. Сейчас напьемся. Вода здесь целебная, улучшает обмен веществ, лечит ревматизм и для желудка полезна…
Действительно, мы шли по следам больших туристских ботинок — ступня широкая, каблуки сильно вдавливались в болотистую почву на едва приметной влажной тропке. Человек, неся какой-то груз, прошел во встречном направлении. И давно. Во многих углублениях от подошвы хилая травка уже поднялась, подсохла, но на верхушках можно было рассмотреть грязь.
Вообще-то дядя Володя нарочно предложил побывать в охотничьей избушке на шеститропье, чтобы обследовать это место. Но у него не было никаких оснований предполагать заранее что-нибудь определенное. Поэтому он развлекал меня посторонними разговорами, выжидал, пока я утомлюсь, прилягу, а сам он тщательно осмотрит все вокруг. Однако обнаруженные следы, принадлежавшие не иначе как бровастому, которого сержант Митя караулил на Спесивой горе, не вызвали у дяди Володи ни радости, ни ликования. Он лишь стал задумчивым и хмурым.
Напились из ключика. Маленькая, с шапку, лунка наполнена прозрачной водой. Небольшою лужицей вода еле вытекала через край и пропадала дальше в ржавом болотце без кочек, без травы — просто пузырившаяся газами почва, похожая на источенное коррозией железо. Вокруг на твердой земле сквозь настил прошлогодних незапыленных, словно металлических, листьев березы пробивалась худосочная травка.
Я прислушивался: не появился ли вертолет, увидеть его сквозь плотный полог ветвей нечего и надеяться. Приходилось чутко вслушиваться в скованную тишину зеленоватых полусумерков вечно затененного белого леса, чтобы сразу дать ракету. Даже не раздавался шелест березовых вершин, они, наверное, и не шевелились: ветер стих.
Неприятной осталась в моей памяти романтическая белая тайга. Впечатление всегда зависит от настроения. Березка обычно видится нам залитая солнцем на веселой лужайке, а тут — холодно-белые стволы, стволы, как стеариновые свечи, стволы под тяжелым ядовито-зеленым потолком, сырость и железная тишина.
Дядя Володя посмотрел на свои часы, я — на свои. До вертолета оставалось двадцать шесть минут. Я вздохнул, и он вздохнул.
— Странное дело, — начал он с искусственной беспечностью, снова наклоняясь над ключиком и начиная хлебать воду горстью.— Давал я геологам эту загадочную жидкость на анализ. Верно сказали— целебная! Радон в ней, радиоактивный элемент. Стало быть, как в Цхалтубо на Кавказе или Белокуриха на Алтае. Мне много раз туда путевки давали. А потом я здесь сам стал делать себе подкрепление здоровьишка. У нас полно таких ключиков. Но вот в прошлом году разговаривал с одним старым геологом — он меня напугал: радон, говорит, — опаснейший, ядовитейший газ!.. Вы не знаете?.. Могли бы вы мне прислать какую-нибудь авторитетную книжицу, чтоб разобраться? Нынче мне опять обещали путевку на курорт в Белокуриху…
Помню, я злился на старика. В такие напряженные минуты болтает о курортах, о книжках!.. Сейчас, когда пишу об этом, смешно. Такая уж натура у наших бывалых людей! Не раскисают, не нервничают от напряжения… Однажды на фронте ранило одного усатого пехотинца, похожего на дядю Володю. Сильно ранило, в живот. Его тащат в госпиталь, а он шутит: «Шапку мою найдите, шапку! Там иголка с ниткой заколота! Чем я буду пуговицы пришивать? У меня на шинели две оборвалось…»
Русь! Как назвать очарованье
Твоих сынов непостижимых?..
Тогда, у ключика, я без стеснения ответил дяде Володе недружелюбно, обещая достать и прислать какую-нибудь прикладную радиохимию. Но, будто не заметив моего раздражения, будто я просто загрустил, он успокоил меня с прежней беззаботностью:
— Да вы не падайте духом, Алексей Михайлович. Найдем. Всех найдем. Пять ли, шесть ли, десять ли — какая разница? — Потом чуть наугрюмился, поднялся на ноги и, похлопывая ладонью по толстущему стволу березы, медленно проговорил: — Попусту тратят людей!.. Да еще этак специально приготовляют, закидывают… Чтоб гробы им прямо на месте делать?.. Между прочим, из березы гробы самые хорошие. — Он криво усмехнулся своей мрачной шутке и предложил:— А что, если того, бровастого, привезти сюда — пусть попробует, сориентируется: откуда он сюда пришел, к этой избушке? По-моему, они где-то здесь и приземлились.
Я согласился с таким планом. Но осуществлять его не понадобилось.
Вдруг… Именно — вдруг. Это бывает не только в приключенческих книжках, к которым у нас совершенно напрасное пренебрежение… Вдали, меж берез, засверкала падающая сигнальная ракета. Сгусток алого пламени пробил сверху зеленый полог листвы, натолкнулся на сук, чуть подпрыгнул, метнулся в сторону, ударился об один ствол, о другой и, сгорая, мелькая за деревьями, упал.
Мы с дядей Володей стремглав, прямо через ржавое болотце, проваливаясь по колено, кинулись туда, где показалась ракета. Бежим, не чувствуя под ногами земли. Бежим.
— Стой! Стой! — вскоре закричали на нас показавшиеся автоматчики.
Но узнали нас, засмеялись и стали старательно затаптывать дымящиеся остатки красных огней. Ракеты не успевали полностью сгорать в воздухе: при выпуске из сигнального пистолета, летя вверх, они пробивали густую крону берез и теряли силу.
— Серию красных дали? «Серию?» — спросил я.
Автоматчики подтвердили. Слева по цепи была передана такая команда. Трупы найдены.
Мы бросаемся с дядей Володей вдоль цепи налево, бежим очень долго — от автоматчика к автоматчику. Нам показывают направление. Мы мчимся напролом через поваленные полусгнившие стволы, из которых тянутся упругие молодые побеги — жидкие, почти без листьев, они нещадно хлещут по физиономии. Преодолеваем какие-то гигантские головешки (березовый лес обычно вырастает после пожара в тайге, на пепелище). Нас обгоняют девушки из Сережкиного отряда — Надя и Зина. «У вас все в порядке?» — на ходу спрашиваю я.— «Все в порядке, устали!» — кричит которая-то из них. «Изму-у-учились!» — добавляет другая. «Ничего себе, — думаю я, чувствуя, что при моей комплекции сердце может сдать. Я весь потный, как промокший бегемот. — Бегут, мерзавки, словно козы!.. Измучились, называется!..»
Сбоку я видел Сережку и звал его. Но над головами застрекотали наши вертолеты, оглушая все окрест, и это меж деревьями множило трескотню моторов. Стоял сплошной рокот, грохот. Помню, глянул на свои руки — они черные от грязи, словно я скакал по лесу на четвереньках. «Где это меня угораздило так вымазаться?.. Спокойней! Спокойней!.. Спешить некуда!.. И надо похудеть, надо мне обязательно и срочно похудеть!..» — помню, твердо постановил я себе.
Когда добрался до того места, где были обнаружены трупы перестрелянных парашютистов, автоматчики под руководством своего офицера уже валили деревья — вырубали площадку для приземления вертолетов.
Не буду, чтоб не впасть в натурализм, которого так боятся литературные критики, подробно описывать жуткое зрелище, представшее перед нами. В теплых скафандрах с кислородными баллонами похожие на фантастических космонавтов из другого мира и в то же время — жалкие, как растерзанные чучела, на деревьях висели рослые люди. Четверо. В разных местах, на разной высоте, в разных, уродливо изогнутых положениях. Ни один из них не успел освободиться от строп парашюта под коварными пулями своего же компаньона. Белые стропы переплелись, запутались среди белых ветвей, а зеленые шелковые купола застряли в зелени березовых вершин.
Провозились до ночи. Пока фотографировали, как полагается для следствия, сняли всех, перетащили в вертолет, прошло много времени. Автоматчики, дядя Володя Чурсин, несколько его друзей- охотников, невесть откуда появившихся к ночи, помогали. А когда закончили и решили поужинать у разожженного костра, то обнаружилось, что исчез Сережкин отряд.
Исчезли!.. Я ведь отвечаю за них — и морально, и еще как угодно. Я сильно расстроился, рассвирепел. Главное, никто не заметил, когда и куда они ушли. Мы кричали, звали, даже стреляли и давали сигналы ракетами — никакого отклика.
В довершение всего командир автоматчиков доложил, что пропал планшет с картой. Когда рубили деревья, он снял его и положил под пнем вместе с поясом, с пистолетом, со свернутой брезентовой накидкой от дождя. Все осталось на месте, а планшета нет, с тою самой картой, что разбита на квадраты… Я даже проверил трупы парашютистов. Нет! Все четверо лежали на месте.
На тайгу опускалась белая ночь. Среди деревьев сгущалась темнота, стволы берез растворялись в ней. Но на вырубленной, по-военному аккуратно четырехугольной поляне хорошо были видны и вертолеты, и уморившиеся автоматчики, которые как попало улеглись спать.
И лишь один какой-то, наверное, никогда не унывавший паренек долго-долго напевал на лихой мотив, не соответствовавший по-светловски лирическим словам;
Болота, болота.
Проходит пехота,
Проходит за ротою рота…
Солдат не устанет,
На кочку привстанет —
Рукою до солнца достанет!

Глава одиннадцатая
ЧЕТЫРЕ НОГИ
Потом, когда все кончилось, Вася Петряев оправдывался передо мной;
— Я и пистолет взял. Но Сережка мне за это по уху стукнул: оружие, говорит, офицера — его честь, нельзя лишать, даже временно… Ну, я вернулся… положил обратно… А записку не успел… забыл… И Сережке ничего не сказал: он опять бы меня по уху…
В записке, не переданной мне, Сережка сообщал: «Алексей Михайлович! Знаю, вы нам не верите, что шесть, но мы, возможно, докажем. Карту не ищите, она у нас, будет в целости, в сохранности. Идем на юго-восток. Сигналы прежние. С. Векшин.»
Впрочем, записка едва ли бы что-нибудь изменила. В лучшем случае дядя Володя со своими товарищами отправился бы следом за Сережкиным отрядом, и я не волновался бы. Но старики все равно вышли бы несколькими часами позже, а за молодежью разве угонишься!
Когда ребята увидели, что мертвых парашютистов четверо, у Сережки с Надей вспыхнула перепалка:
— Ага! — обрадовалась Надя. — Всего пять.
— Нет, шесть. Вот увидишь! Точно!
— В тебе, Сережка, самолюбие и честолюбие кипят, — смеясь, укорила Надя.
— Да! — рассердился он. — Если хочешь, самолюбие и честолюбие! На нашу территорию проникли недобрые люди. Меня заело!.. Это тебе наплевать.
— Ишь, какой патриот нашелся! Может, тебя к медали представят?
— Так же, как меня в цехе наградили, — ехидненько поддержал Вася.
Сережка посмотрел на него уничтожающе, а на Надю — с сожалением:
— Эх, ты — меда-а-аль! — запальчиво протянул он. Потом подошел вплотную, взял Надину руку, положил на свою ладонь и ласково похлопал, тихо говоря: — Я тебя очень прошу: не спорь. Не будем ссориться.
— Но все-таки пять? — смеялась Надя. —Ты согласился?
— Нет! — отрезал Сережка и демонстративно отвернулся от нее.
Все остальные — Коля и Зина-беленькая, Вася и оба студента — собрались возле. И Коля снова в шутку доложил Сережке по-военному:
— Товарищ командир отряда! Задание выполнено!.. Какие будут дальнейшие распоряжения?
— Ребята! — страстно, горячо заговорил вполголоса Сережка. — Вот… я даю честное комсомольское, что видел шесть парашютистов… Но мне никто не верит, даже она.— Он кивнул на Надю, словно ударяя ее.— А их было шесть! Это точно!.. Давайте поищем еще. А?..
— Так ты командуй!.. Командуй!..— почти дуэтом сказали студенты Миша и Петя. Они теперь готовы за Сережкой хоть на край света. Ведь он ни единым словом не напомнил, как они обмишурились с бровастым возле речки.
— Кто согласен — подними руку, — попросил Сережка с таким видом, что не согласен кто-нибудь — он кинется драться.
Подняли все, кроме стоявшей позади него Нади. У Сережки дух захватило. Он порывисто бросился обнимать сразу всех, столкнул кого-то лбами, засмущался, отступил и несколько секунд глядел на отряд счастливейшими глазами.
Представляю, какие это были глаза!.. Искренний жар большого чувства даже камни оживляет, в сказках. Наверное, с таким чувством мой отец, большевик, матрос революционного флота, уводил за собой в бой людей, еще накануне не понимавших, что такое Советская власть. И, наверное, с таким же чувством мчались в прорыв легендарные танковые бригады уральцев-добровольцев в дни Отечественной войны… Да простят меня те, кто посчитает мое сравнение натяжкой! Кто видел в Брянских лесах наших партизан — от четырнадцатилетних до семидесятилетних, — тот поймет.
И ничего удивительного, что усталые, полуголодные ребята согласились пойти еще по два километра азимутальным веером дальше. Один лишь Коля добродушно буркнул:
— Живот усох.
— Ничего! Легче ходить! — ответил Сережка. — Пока еще солнце, пока еще светло, надо облазить вокруг как можно больше.
Он распределил всех, кроме Нади, по направлениям и пошел сам, не обращая на нее никакого внимания. Надя растерялась. Догнала его, схватила за рукав:
— А я?.. Сережка!..
— Ты можешь доложить Алексею Михайловичу, что из нашего отряда ты будешь исключена. А сейчас пока пусть он даст тебе работу. Да попроси полегче…
— Сережка! Ты с ума сошел!..— Надя крепче уцепилась за него. — Я без тебя — никуда. Ты же меня уговорил в этот поход… в эту белую тайгу… Я лучше бы съездила в отпуск к маме… А теперь ты… Ты обиделся?.. Ну, пусть шесть! Шесть!.. Ты слышишь, я согласна… Сережа!..
Все это было сказано по-девичьему торопливо, единым духом и с той непосредственной доверчивостью, с какою обращаются к близким, надежным друзьям. Сережка повернулся к ней. Посмотрел долгим-долгим взглядом. Надя стояла, маленькая, тоненькая, нахохлившись, опустив ресницы. А голова, остриженная под мальчишку, клонилась и клонилась— вот-вот склонится Сережке на грудь.
— Ты побудь здесь. Отдохни. Ты очень устала, — тихо проговорил он,— Мы — скоро…
— Нет. Я с тобой!
Они пошли вместе. И ходили дольше всех. И — никаких отзвуков недавней словесной перепалки. Сережка снова стал задирист, с озорством подтрунивал над Надей. А она беспечно отшучивалась.
Как они ни высматривали вокруг, ничего не заметили, ничего не нашли —никаких следов, никакого намека. Сережка больше не заговаривал о шести. Но Надю так и подмывало начать снова настаивать на пяти.
Наконец, уже на обратном пути, она не выдержала:
— Искать нечего! Давай поспорим, что их было пять.
— Давай, — согласился Сережка, проверяя по компасу направление. Шли они верно. — На что?
— На что хочешь?
— Давай.
— А на что?
— Если я окажусь правым, — вызывающе предложил Сережка, щуря хитрый глаз,— то ты в течение десяти лет ни за кого не выходишь замуж без моего разрешения. Спорим?
— Спорим! — беззаботно засмеялась Надя. В таком возрасте девушки вообще часто говорят, что они никогда не будут выходить замуж. — Ты все десять лет станешь доказывать свою правоту? Может быть, поспорим на двадцать?
— Постараюсь раньше, — отговорился
Сережка, отворачиваясь от нее, немножечко смущенный.
Они не успели дойти обратно до того места, откуда начинался азимутальный веер. На полдороге показались бегущие им навстречу ребята. Впереди запыхавшийся Коля, за ним — Зина, затем все остальные.
— Сережка!.. Сережка!.. — орал Коля на весь лес. Но приблизившись, сразу перешел на шепот, от возбуждения совершенно неразборчивый. — Понимаешь!.. Кажется, четыре ноги!..
— Что-что? Какие ноги?
— Понимаешь!.. Отсюда… От убитых ушел, кажется, не один… Понимаешь?..
— Четыре, четыре ноги! — подтвердил Петя.
— То есть два человека, — объяснил Миша. — Дважды два — четыре! —Он пытался выглядеть спокойно-балагуристым, но голос дрожал.
Всем отрядом ребята помчались туда, где возле какого-то болотца, подобного тому, что видели мы с дядей Володей, обнаружились следы больших туристских ботинок.
Еле заметные следы шли навстречу друг другу. Сначала Коля решил, что это прошагал один человек, плутавший вокруг болотца, — то с одной стороны, то с другой. Коля позвал студентов Мишу и Петю, и они определили, что двигалось двое, даже как будто и подошвы разного размера. Повстречались, потоптались, видимо, поговорили и вдвоем двинулись дальше по тропе среди берез на сухое возвышение.
По этой нечеткой тропе, по толстому ковру опавших листьев ребята, не сговариваясь ни о чем, сразу бросились по следам. Разглядывали каждый перевернутый лист, сдвинутый чьей-то ногой, каждый комок грязи, слетевший с чьих-то ботинок. Полуистлевший лист, покоившийся с прошлой осени под снегом затем плотно укатанный дождями, вдруг стоял торчмя на траве и говорил о многом. Комок земли на плотном ковре ссохшейся листвы мог лежать лишь только до дождя, а последняя гроза была три дня тому назад. И это говорило о многом.
Ребята так увлеклись, что спохватились, лишь отойдя на несколько километров. Их как-то сразу всех семерых внезапно осенило: отправились, даже никого не предупредив. Все остановились, слов-‘ но по сигналу, замерли на миг и, переглянувшись, вопрошающе посмотрели на Сережку. Потом, как по команде, опустились на землю. Сережка — тоже. Устали.
— Ну, что, командующий? — усмехнулась Надя.— Здесь прошел тот самый, которого вы привезли к нам на гору из Р * на вертолете. Пятый. Все ясно?
— Но тут прошло двое! — воскликнул Миша. Он не выпускал ружья и подозрительно осматривался вокруг.
— Двое, — подтвердил Петя, позевывая.
— Это, мальчики, — у страха глаза велики,— сказала Надя. Она выразительно глянула в сторону Васи, намекая студентам на то, как они встретились с ним рано утром и перепугали друг друга.
Коля придвинулся к Сережке и обнял за плечо, стиснув, как бы передавая ему долю своей решительности. Зина-беленькая уже раскрыла рот — предложить немедленно идти обратно, чтобы засветло быть у вертолетов. Но Сережка не дал ей сказать ни слова.
— Внимание! — быстро произнес он по-командирски. — Надо сообщить Алексею Михайловичу… Кто вернется, чтоб потом догнать нас? Мы пока сделаем привал, перекусим. Всем тратить силы нет смысла… Нет желающих? Тогда тянем жребий…
Сережка приготовил семь спичек, одну короткую. Ее вытянул Вася.
— Надо карту попросить. У автоматчиков — хорошая… Эх, не дадут! Точно… Не тебе бы, Вася, идти… Но ты постарайся, выклянчи, убеди.
Васе идти не хотелось. Не то, чтобы он боялся, а просто не лежала душа. Но у него и в мыслях не было отказываться. А тут еще раздалось несколько подковырок в его адрес. Молодые люди, как дети, часто безжалостны друг к другу.
— Не бойся, вермикулита по дороге нет, — со смехом заверил Петя.
— Котелок возьми, водички принесешь, — добавил Миша.
Но Сережка угрожающе посмотрел на них, высунул язык и похлопал по нему пальцем. Петя и Миша умолкли.
И Вася, закусив губу, поднялся. Безнадежно махнул рукой и быстро пошел, втянув голову в плечи, будто вслед ему продолжали язвить.
Сережка вскочил за ним:
— Подожди, я провожу. Еще раз осмотрю следы у болота, пока солнце не закатилось.
Вася повеселел, Окрылился. Они дошли до болота, Сережка там остался, а Вася сбегал к нашему лагерю, где уже стоял первый вертолет и вырубалось место для второго. Вася решился на все. Действовал рискованно и энергично, как сумел, даже не побрезговал стащить пистолет. И Сережка за это расправился с ним у болота, послал второй раз с запиской.
Правда, потом Сережка, от души щадя Васино достоинство перед товарищами, ничего не рассказал остальным о его похождениях. И парень был ему премного благодарен за это.
Но не отданная записка в кармане жгла его, сковывала, и, может быть, поэтому Вася так и не сумел до конца всей истории доказать, что он совсем не трус. А потом гибель Нади окончательно пришибла, придавила его отвагу.
Сережка с Васей вернулись к ребятам уже за полночь. Все спали, как мертвые, костра не разожгли: и поленились, и побоялись—и без него было достаточно светло. Коля Шевелев дежурил с ружьем, взятым у студентов, и, встретив Сережку на тропе, доложил, что все в порядке.
В два часа едва развиднелось, Сережка поднял отряд идти дальше.
Что происходило потом — об этом послушаем самого Сережку. Почти все во время следствия, в том числе и его рассказ, записывали на магнитофонную пленку.
Голос у Сережки звучит сипло, угнетенно. Говорит он неровно — то спешит, то в раздумье подбирает каждое слово.
— Шли мы все утро и весь день. Шли довольно легко: основные наши припасы остались на Вермикулитной горе. Через равные промежутки делали привалы, я попросил Надю следить за этим. Силы тратили расчетливо…
— Студенты Миша и Петя не командовали, не воображали из себя «шибко выше всех». В дружном коллективе и они ребята ничего. Они с оружием, поэтому шли впереди. А на привалах заводили такие интересные разговоры, что до следующей остановки все чуть не бежали… Студентам наши девушки очень нравились. Коля предложил во время движения запретить разговоры, что мы и старались делать…
— Ну, что еще? Говорили про все. Например, про то, что мы удачно тренируемся к полетам в космосе. В космосе у человека будет совсем не загружен слух. Полная тишина! В белой тайге тоже полная тишина… В космосе зрение будет работать мало: кругом однообразная чернота. В белой тайге для глаза тоже все вокруг одинаково многими часами. А всякие приметы того, что впереди нас прошли люди — обломанная ветка, взрытый настил сухих листьев на земле, обожженная спичка и, главное, следы от ботинок в сырых местах, — все бросалось в глаза. Как звезды космонавтам!..
— Много спорили: на что будет в космосе у человека основная нагрузка? Коля говорил — на выносливость, как у летчиков реактивной авиации: уметь переносить крайние давления, температуры, резкие изменения собственной тяжести. А я сказал, что надо быть человеком высоко-коллективным: в космосе в одиночку ничего не сделаешь. Точно!..
— А потом наши девчонки взбунтовались: сколько, мол, можно идти, да и цели, мол, у нас никакой нет. Мы все дружно дали им отпор. Миша сказал, что в космос нельзя отправляться людям, подверженным, как Надя и Зина, быстрым сменам настроений. И я это здорово поддержал. Никакая неожиданность—в космосе, на чужих планетах их будет полно! — не должна сломить волю, смелость, решимость. Нам тоже надо так же.
— Девчонки заткнулись… Ну, то есть перестали канючить… то есть, ну… Ныть перестали!.. Потом я предложил всем тренировать мозги — учиться мыслить отвлеченно и логически, как положено исследователям… О космосе сейчас интересно поговорить — каждый много читает об этом…
— Да! Еще Петя сказал, что для космоса нужно умение отлично ощущать свое положение в пространстве. В лесу такой навык вырабатывается… Ну, еще шутили. С шутками всегда легче. Надя на привале рассказала веселую сказку про то, что самый первый уралец от лешего родился, поэтому мы, уральцы, такие лесомыги… Вот уж посмеялись!..
— Еще много пели. С песней — каждый смелее… Мы с Колей Шевелевым понимали, что надо бы идти тихо, крадучись, ведь мы хотим настичь парашютиста, схватить его, а если поем, он может просто спрятаться в сторонке и нас пропустить мимо себя. Но без песни все очень быстро скисали, падали духом. Подустали все… Решили; будь, что будет! И по
том, не должен тот парашютист специально утаиваться, наоборот, — думали мы,— он будет изображать из себя какого-нибудь нашего дядьку, а мы-то знаем и перехитрим его… Вот в межпланетном…
Космос, космос, космос!..
Сережка никак не мог в своем рассказе перейти к главному. Он вспоминал и вспоминал всякие подробности, малосущественные мелочи, возвращался к тому, о чем уже говорил, и чем дальше, тем больше, переживал, нервничал. Речь его стала совсем спотыкливой. Долго он не мог пересилить себя, чтобы обрисовать заключительные печальные события.
Поэтому ради краткости я выключаю магнитофон.
Вечером еще светило солнце, когда отряд пошел дальше по краснолесью. Белая тайга окончилась. Все вокруг стало пышнее, многокрасочней — с кустарниками, травами, цветами. Мшистые валуны, словно притаившиеся звери, охраняли сосновые боры, густые ельники, стройные кедровники, массивы лиственницы, перемежающиеся глухими тенистыми полянами. Под солнцем, пробивающимся сквозь могучие кроны, тропа сверкала, устланная лакированными иглами сухой хвои. •
Ребята в ускоренном темпе шагали и шагали до глубокой ночи.
Наконец, тропа раздвоилась. Это было видно даже в полусумерках белой ночи. Сережка скомандовал привал. Поели кое-как, завязали отощавшие рюкзаки, но никто не уснул. Так утомились, что и у молодого организма усталость перешла в лихорадочное напряжение.
Долго спорили о развилке тропы. Несколько раз тщательно примерялись по карте. Получалось, что налево — дорога в Р*, мимо палатки студентов. По ней, наверное, пошел бровастый: Миша и Петя, а потом и Сережка встречали его там.
Тропа направо вела примерно в сторону Спесивой горы, где неподалеку был найден комплект снаряжения парашютиста. И Сережка убеждал ребят, что на этом распутье парашютисты разошлись. Бровастый — налево, а второй нагрузился двумя комплектами снаряжения и —направо. Парни согласились с Сережкиным предположением. Но Надя скептически возражала:
— Все это, мальчики, очень отвлеченно!..
— Но логично! — настаивал Сережка. Сомнения Нади поддерживала Зина- беленькая. Она требовала конкретных видимых доказательств. А их не было. Развилка на сухом месте. Следов—никаких.
Однако Сережка непреклонно утверждал свое. Помог Коля, объявивший, что женский пол вообще не способен к анализу и обобщениям, к исследовательскому мышлению, и слушать девчонок нечего. И еще до восхода солнца отряд устремился по тропе направо. Шли весь остаток ночи и все утро. Привалы делали самые короткие. Миша и Петя, шагая впереди, держали ружья наизготовке. Надя бунтовала. Зина капризничала и уговаривала Колю вдвоем сделать капитальный привал. Коля мрачно отмалчивался, но брал ее под руку и силой вел дальше. Девушки, взвинчивали друг друга и, нервно потешаясь, садились посреди тропы и кричали:
— Дальше мы не пойдем!
— Вам нравится играть в охотников за парашютистами, а нам нет!
— Стреляйте, стреляйте, мальчики, — разыгрывала Надя Мишу с Петей.— Вон, вон, за пнем кто-то сидит!
— Сережка, выпусти красную ракету, — требовала Зина.— Пусть за нами пришлют вертолет.
Но Сережка отрезвляюще отвечал, что красная ракета осталась одна и она может еще пригодиться.
Все больше и больше сказывалась усталость. Нервозность в отряде нарастала и нарастала. Сережка подобрал крошечный окурок сигареты и сказал, что все правильно: бровастый, дескать, не курил, значит, второй прошел именно здесь. И девчонки чуть не с визгом напустились на Сережку:
— Откуда ты знаешь?.. Может, и второй не курит?.. Воображуля!.. Подумаешь, Шерлок Холмс!.. Откуда у тебя сведения, что тот не курит?..
— Попрошу вести себя потише: мы не на экскурсии, — серьезно урезонил их Сережка.
Девушки приотстали, когда в распадке, возле стоячей лужи, парни увидели отпечатки туристских ботинок, отпечатки с глубоко вдавленными пятками.
— Точно! — горячим шепотом произнес Сережка. — Этот нес парашюты и скафандры туда, в болото…
— Две ноги… Не четыре…— только и смог произнести Миша, оглядываясь во круг остановившимися глазами.
В возбуждении, в азарте, словно охотники, напавшие на след наисвирепейшего зверя, парни ринулись из распадка в горку. Но не успели пробежать и пятидесяти метров, как из-за поворота, им навстречу, показался рослый мужчина в туристском костюме, с рюкзаком за спиной. Они знали, кого ищут. Они долго готовились к встрече. Но никто из них не думал, что она произойдет так скоро и столь неожиданно.
— Сто-о-й!..— заорали Петя с Мишей разом.
Не думая, кто перед ними, они сдуру, сперепугу дали по мужчине залп из охотничьих ружей. Но у того оказалась прекрасно выработанная реакция на внезапное нападение. Он мгновенно заскочил за дерево и выхватил пистолет. А Миша, стреляя, спотыкнулся и упал.
Петя, увидав валяющегося под ногами своего лучшего друга, окончательно растерялся и выпалил второй раз. Мужчина тоже выстрелил, целясь в него, и попал в Надю, которая стояла далеко позади, еще ничего не понимая, что происходит.
Она вскрикнула: «Сережа-а-а!»—и медленно опустилась на землю. Зина-беленькая упала тут же рядом в обморок.
А Сережка с Колей и Васей, прыгнув при первом оружейном выстреле с тропы в сторону, быстро пробирались меж деревьев вперед. Сережка, услышав вскрик Нади, оглянулся и увидел, как у нее подогнулись ноги, запрокинулась голова, как она схватилась за сердце. Не помня себя, Сережка кинулся к мужчине и выстрелил в него из ракетницы.
Красная сигнальная ракета ударила мужчину в плечо, сбив его с ног, горящим метеором взметнулась чуть вверх, пролетела немного и погасла. И Сережка успел вырвать пистолет у мужчины, который был не столько оглушен и обожжен ракетой, сколько растерян от непредвиденного оружия, свалившего его. Прямо лежа он поднял руки под наведенным на него пистолетом.
Сережка, еще раз оглянувшись на Надю, с остервенением занес ногу, чтобы со всех сил ударить мужчину каблуком в лицо. Тот даже простонал. Но Сережка не ударил.
— Встаньте! — приказал он. — У нас лежачего не бьют.
Коля и Вася в один миг, словно всю жизнь только этим и занимались, срезали с одежды мужчины все пуговицы, все до единой, перерезали шнуровку ботинок и даже резинку на трусах. Попробуй — побеги! Он медленно поднялся, обескураженно поддерживая спадающие штаны.
А в распадке, позади, очувствовалась Зина-беленькая и громко зарыдала, склонясь над подругой:
— На-а-а-аденька-а-а! Ой, На-а-а- денька-а-а!..

Глава двенадцатая
СУПЕРКОВАРСТВО
Надо ли рассказывать, как чувствовал себя я, когда исчез отряд Сережки? Я бесился от злости и злился в бешенстве, что ничего не могу сделать, что мне ничего не ясно, что мальчишки и девчонки даже не посчитали нужным известить меня о своих намерениях.
Я не докладывал руководству о завершении операции. Я догадывался, что Сережка увлек ребят искать шестого парашютиста. Но нельзя же — так!.. Куда? Как? На основе каких соображений? Каких данных?.. И что делать мне? Случилось ли что-нибудь с ребятами? Может быть, этот шестой и впрямь существует и давно перестрелял их всех.
В голову приходили зловещие воспоминания о разных давнишних случаях необъяснимой гибели людей в этих малохоженных краях.
Мы сутки проторчали на Спесивой горе без всякой пользы. Я гонял вертолеты над зеленым морем тайги, чтобы они хоть что-нибудь заметили в молчаливых волнах бесконечной листвы. Ничего! Ни дымка от костра, ни огонька сигнальной ракеты!..
Белая тайга…
Дядя Володя Чурсин успокаивал меня, натянуто посмеиваясь:
— Ничего-о!.. Не волнуйтесь, Алексей Михайлович!.. Такие орлята нигде не пропадут! Вы, между прочим, видели в Челябинске памятник «Орленок?» Поставили моему одному очень хорошему товарищу…
Я лишь поглядывал на него свирепо и молча, и дядя Володя прекращал разговоры. Он тоже устал. С утра до вечера мотался на вертолете, «заскакивая», как он выражался, к своим друзьям, сидевшим в засадах в разных концах тайги. Старику было трудно: ведь спускаться и подниматься по лесенке вертолета с воздуха — это же каждый раз почти цирковой номер!
Прошла еще ночь, бессонная и ничего не прояснившая. Утром я распорядился свертывать экспедицию. Я был раздражен— самому противно. Ни с того, ни с сего сделал резкое замечание сержанту Мите, который весело о чем-то болтал со смеющимся бровастым парашютистом. Сержант спокойно перенес мой несправедливый наскок и затем сказал:
— Я его поймать хочу на слове. По- моему, их было шестеро.
Тут меня окончательно взорвало. Еще не хватало ссылки на утверждение Сережки Векшина! Я нагрубил сержанту Мите, так, что после пришлось просить извинения. Даже дядя Володя вмешался:
— Простите, — говорит,— Алексей Михайлович. Но пять или шесть — еще пока проблема.
— Это почему же?
— Я пока не могу вам доказать. Но вот прошлым утром Кичмаев, молодой охотник, — ему всего лет сорок,— во-о-он с той горы видел отражение на небе: шел не наш человек и, наверное, по болоту шел… Я не говорил вам об этом, потому что мираж на рассвете в наших краях — такие светлые, зыбкие силуэты — явление легендарное, вроде вашей «Золотой Бабы». Наука берет их под сомнение… Я лично видел такое, но очень давно, еще когда в гражданскую войну партизанил… Стало быть, и Кичмаев что-то видел… Давайте подождем с окончательными выводами…
Дядя Володя обезоружил меня. Но — ждать? Сколько? Трупы парашютистов вот-вот начнут разлагаться.
Однако, ждать пришлось недолго. И к моему счастью, и к несчастью.
Вернулись старички-охотники Есин и Кульнев, те, что двое суток назад отправились посмотреть места, где студенты нашли первый комплект парашютного снаряжения для прыжков с огромной высоты. Старички возвратились настолько мокрыми, грязными, облепленными тиной, да не зеленой, а какой-то рыжей, что я испугался: не рехнулись ли они, не изображают ли дедушек-водяных из древних сказок?
Они оказались, конечно, в полном уме и здравии. Посидели, покурили. И, отдохнув, сообщили:
— Там, в болоте, еще один… этот, как его… парашют. И одежа, и приборы… Вытащили… А уж принести сюда — силы кончились. Кабы — помоложе…Надо ли говорить о моем состоянии! Шестой!.. Да здравствует Сережка Векшин! Жив ты был бы только, парнишечка мой родной!..
Я решил немного поспать, так как чувствовал, что способен наломать дров. Ломило веки от бессонных этих дней. Отдохну маленько. Что мне оставалось? Начинать новую операцию?..
Вскоре посланные к болоту за находкой старичков автоматчики вернулись вместе с Сережкиным отрядом и шестым парашютистом. Сережка нес на плече маленькую, тоненькую Надю. Пуля угодила ей в сердце.

***
Я на всю жизнь полюбил Сережку, ставшего после этой истории совсем взрослым. Полюбил и его верных товарищей. Все они разные. Но все они славные. И почти все они могут быть в жизни настоящими героями.
Пусть знают там, на Западе, что нашу страну охраняют не только мощные ракеты, пограничники и чекисты. Провалился даже такой суперковарный—сверхковарный— план врагов.
Сбитый иностранный самолет успел сбросить с высоты восемнадцати тысяч метров шесть парашютистов. Шесть здоровенных, особо обученных и натренированных типов были утолканы в специальную кассету и выкинуты разом. По разработанному плану двое, приземлившись, расстреляли четверых, и один пошел «добровольно» сдаться органам Советской власти — рассказать об убитых якобы им одним. А шестой спокойно и свободно, никем не разыскиваемый и снабженный всеми необходимыми документами, должен был пойти работать на крупный уральский завод, изображать передового советского человека, потихоньку разлагать молодежь морально и нравственно.
Шестому «повезло»: его не убили вошедшие в раж и малоопытные в таких делах ребята. Он, утопив в болоте парашюты, возвращался проверить, не осталось ли от него каких-нибудь следов. Кто знает, может, ему удалось бы замести их и скрыться!
Наше руководство ходатайствует перед правительством о награждении Сергея Векшина медалью «За отвагу». И за отвагу, и за организацию боевого отряда друзей природы. Говорят, сейчас этот отряд стал грозою местных браконьеров. Если вы организуете у себя такой отряд и в тренировочном туристском походе побываете на Спесивой горе, положите букет лесных цветов на могилу маленькой Нади Зотовой. Сережка там сделал надпись— слова из юношеской песни:
И снег, и ветер,
И звезд ночной полет…
Тебя, мое сердце,
в тревожную даль зовет.
Надя тоже могла бы стать отважной девушкой. Ну, а о том, как ранило меня, напишу в следующий раз.