Как магический сундук меня в детстве притягивал отцовский диван; точнее не он сам, а его содержимое. Когда отца не было дома, я частенько прокрадывался в его кабинет и открывал переднюю створку складного дивана. В дальнем углу, перевязанная красными и черными шнурками, располагалась связка колен бамбуковых удилищ с кольцами, спиннинг с огромной катушкой, всякие сеточки и мешочки. В отдельных коробочках лежали лески, крючки, грузила и блесны. Похожие на мамину бижутерию, блесны изображали красочных жучков, рыбок и еще какую-то живность. Я подолгу перебирал блесны и мормышки, любуясь ими и представляя себе сопротивление вываживаемой рыбы. Конечно, в свои 12 лет, я уже был знаком с рыбалкой не понаслышке. Находясь в гостях у бабушки во время каникул, я частенько гонял с друзьями на речку оставшуюся от ушедшего после прорыва плотины Мотовилихинского пруда. Гольяны и пескари, сорожки да окуньки доставались благодарным кошкам. Однажды отец, придя домой, позвал меня: – Илюшка! Собирайся. Завтра сходим на Сыру – хариуса поудим. Дорога дальняя; переночуем и в воскресенье вернемся. Открыв диван, отец начал сборы рыболовного инвентаря. На белый свет появились удилища, лески и коробочка с мормышками. В два рюкзака – мой и отца были помещены провиант, рыбацкие принадлежности, котелок, кружки-ложки и прочее. Наш почти годовалый рыжий лайчонок Путька скакал вокруг, понимая, что скоро мы куда-то пойдем. Я лег спать пораньше, но спалось плохо. Я задремал лишь за полночь и почти тут же проснулся от тряски в плечо. – Илья. Вставай. Собираться пора. Четыре часа уже. Наскоро попив чайку с подготовленными мамой бутербродами, мы оделись и вышли из дома. Городская ночь встретила нас влажным дуновением теплого ветерка. Путька постоянно крутился на поводке и пристраивался у каждого кустика по пути. Тишину ночного города изредка прерывали шуршание колес проходящего такси или далекий лай собаки. Безлюдные улицы провожали нас бусинами погасших уличных фонарей. Через полчаса мы покинули пригород и встали на широкую глинистую дорогу изрезанную глубокими колеями. Путик был отпущен с поводка на свободу. – Идти нам еще часа три. Придем, чайку вскипятим и за дело. – Папа присел на пенек в опушке. – Пап! А как хариуса ловят? – Вопрошал я. – В речушке с прозрачной холодной водой водятся личинки ручейника – эдакие желтые червячки в домике из мелких щепочек и камушков. Цепляются они к коряжкам, траве или просто ползают по дну. Мы их наловим в коробочку. Насаживать ручейника будем на светлую мормышку – чтоб в воде на фоне темного речного мусора на дне была видна. – Отец чиркнул спичкой и прикурил Беломорину. – Забрасываешь мормышку в начало струи или в омуток-ямку. Затем ведешь почти у дна, подергивая. – Отец жестикулировал, будто держал в руке конец удилища. – Сам увидишь, откуда хариус выскочит, – тут уж не зевай! Захватив наживку, хариус верхней губой ощущает лесу и тут же стремится выплюнуть все. Сам попробуешь – научишься. Только к бережку подходи медленно, не делая резких движений. И чтоб тень от тебя или удочки на воду не упала. Сверкнет хариус бочком – и, поминай как звали! Лучше чтоб трава впереди была в пояс. Рыба очень чуткая и пугливая; одного поймал – гуляй с этого места дальше. Из темной кромки леса с квохтаньем вылетела птица – Путька выгнал вальдшнепа. Радостно подскочив к нам, пес крутнулся и убежал вперед. Темно-бирюзовое небо куполом склонилось над вершинами темных елей по краям лесной дороги, ведущей нас в неизведанный коридор приключений. – Сыра – речушка небольшая, метра три в ширину, – продолжал отец уже на ходу, – течет она большей частью в лесу, не встречая на своем пути селений. Лишь у деревни Софроны, куда мы и идем, она выходит на опушку и метров через сто ныряет обратно в лес. «Сыра, – Сырая». Название, наверное, присвоено от обильности утренних рос поросли ее берегов. Впереди, в кромке дороги я вдруг заметил слабые огоньки. Решив, что мне чудится, я зажмурил на секунду глаза. Нет, не показалось! Огоньки с каждым шагом приближались. – Пап! Гляди: мы в царство эльфов заходим! – громко восклицал я. – Это светлячки. – Усмехнулся отец. Подойдя поближе, я разглядел в придорожной траве небольших насекомых, размером с пчелу. Их брюшки светились ровным желтым светом. От восторга дивного зрелища у меня перехватило дух. Я подобрал пару светлячков на ладонь. Они были мягкие и мохнатенькие. Скоро на ладошке светлячки начали медленно угасать. – Отпусти их. Не любят, наверное, они посторонних взглядов. – Предположил отец. Далее по дороге еще метров сто нас сопровождала цепочка светящихся лампочек в кромке леса. Восточная сторона горизонта заалела зорькой. Стало светлее. Путька прибежал к нам весь мокрый после купания в придорожной луже. Он уморительно мотал мохнатой головой, закусив какой-то сучок, и подпрыгивал всеми четырьмя лапами как козлик. Скоро стало так светло, что можно было разглядеть ягоды на стволиках земляничника. Местами нас провожали солдатики – подберезовики в красных шлемах. – Ну вот, почти пришли. – Отец остановился у отворота, где на столбике красовался указатель «Софроны». Лес расступился, и дорога уже рассекала луга с высокой сочной травой. Легкий ветерок замешал облачко пыльцы травостоя с подсвеченным первым лучиком восходящего солнца туманом. Взору открылся широченный луг на склоне, медленно падающем в лесистую низину. Софроны остались за взгорком. Лишь банька за плетнем да крыша крайнего дома угадывались сквозь туман. Светящейся шляпкой огромного красноголовика вырастало на востоке солнце. – Кукаре-куу…каре-куу…каре-ку… – Разнесло эхо по долине набат раннего петуха. Почти сейчас же призыв к побудке был поддержан другими певцами. И вот уже эхо искусно заплело утренние куплеты громогласных солистов в единую песню торжества пробуждения. Идти по росистому лугу оказалось занятием не из приятных. Брюки быстро намокли, и утренняя сырость обжигала колени. Впрочем, глядя на шагающего отца, я не смел жаловаться на мелкие невзгоды. В прогал леса на опушке устремляется заросшая дорожка. Журчанием воды под стареньким провалившимся мостком через реку нас встретила Сыра. Ее омута стыдливо прячутся меж зарослей ивняка и ольховника. Каменистые перекаты реки одеты в кружева листвы кувшинок. С веселым гомоном пичужки пикируют с березы в заросли кипрея и шиповника. В углу прибрежной поляны под березой с огромным наростом мы устроили бивак. Отец достал из рюкзака топорик и вырубил основательные принадлежности для подвеса котелка. Я насобирал сушняка, и уже через пару минут струйка ароматного дымка от костра обволакивала хвою стоящих рядом елей. – Поищи-ка у реки черной смородинки, сынок; листочков молодых нарви в чай. Да котелок не забудь. – Сказал отец, доставая папиросу. – Пап! Ну откуда в лесу смородина возьмется? – А ты поищи – сам увидишь. Через заросли крапивы и кипрея я проложил тропку к реке. Ища глазами рыбу, я осторожно выглянул на воду. Отраженные от воды лучики солнца игриво подмигивали мне. Хариуса я не увидел, зато напротив меня над водой возвышался куст с черными блестящими ягодами. Перескочив мосток, я приблизился к кусту и сорвал пару листов. Терпкий душистый запах черной смородины ударил в нос. Я сорвал несколько антрацитовых ягод. Кисло – сладкие ягоды лопались об язык и таяли во рту. Вода со смородиновым листом в котелке зашумела, и отец приступил к церемонии заварки. Из рюкзака была извлечена желтая пачка со слоном на обертке и щепоть чая перекочевала в его правую руку. Левой рукой отец держал край перекладины с котелком. Присев перед костром, высунув кончик языка, отец как бы в нирване ждал момента вскипания. Метко послав щепоть чая в бурлящее чрево котелка, он быстро снял посуду с огня и довольный, вытер платком лысину. – Жарко будет сегодня. Удочки готовы. Сейчас чайку попьем и настроимся на мормышку; ближе к полудню пауты вылетят – тогда и поверху попробуем. – Мы позавтракали и направились к мостику ловить ручейника. По песчаному дну в тихой заводинке медленно ползали странные веточки с прилипшей сбоку хвоей и мелкими камешками. Я достал одну из них и разломил непрочную трубочку. На ладонь легла бело-желтая личинка с черной головкой. – Это и есть ручейник. Первое лакомство для хариуса. – Кыш! – Отец прогнал любознательного Путьку, замутившего нам воду. Почти ледяная вода обжигала руку; мы насобирали по полтора десятка ручейников и разошлись по реке. Я медленно подошел к прибрежной траве и замер, пытаясь высмотреть в воде хариуса. На струе с песчаным дном стояли две полупрозрачные рыбки размером с пескаря. Не наш размерчик! Ниже поперек реки расположилась коряжка. Казалось бы в ямке под ней никого нет, но на фоне темного древесного мусора я разглядел светлую загогулину очень напоминающую очертания нижней челюсти рыбы. Помня наущение отца, я осторожно опустил мормышку с ручейником выше по струе и подвел к коряжке. Я уже доставал мормышку из темной ямки чтоб избежать зацепа, как вдруг откуда-то сбоку, блеснув белым боком, к наживке стремительно метнулась рыбина. Я инстинктивно дернул удилище и, пролетев мимо наживки, из воды выскочил хариус и плюхнулся обратно. Такого я не ожидал! Руки мои тряслись и лоб покрыла испарина. Наконец взяв себя в руки, я повторил маневр. Когда мормышка скрылась под коряжкой, я сосчитал до одного и подсек. Конец удилища загнулся под тяжестью и в темноте ямы я увидел извивающийся блестящий бок хариуса; за лесой он вылетел из-под воды, отцепился от мормышки и упал в крапиву. – Пойма-а-л! – Бросив удочку и не замечая жгучих укусов, я ринулся искать добычу. На зов прибежал Путька и крутился вокруг меня, не понимая, что я ищу. Сверкая на солнце ровными рядами некрупной чешуи на боках, с ослепительно белым брюшком и темной спинкой, на земле лежал с полторы ладони длиной хариус. Влажный и скользкий, он пытался выскользнуть из моих рук, но был водворен в сумку, устланную свежей листвой крапивы. Я расправил удочку и гордо направился дальше. На повороте реки, под сенью черемухи чернел большой темный омут. Со знанием дела я оснастил мормышку ручейником и забросил ее в дальний конец омута. Покачивая наживкой, я постепенно заглублял ее. Вот мормышка исчезла из вида … Легкий удар по концу удилища заставил меня подсечь. На конце лесы я ощутил сопротивление и уже радовался очередной добыче. Достигнув поверхности воды, хариус сорвался и исчез в глубине. Хоть и была эта рыба меньше, чем предыдущая; все равно я расстроился едва ли не до слез. Еще четверть часа я утюжил омут мормышкой; но все тщетно. Осторожная рыба не клевала. До обеда я все же поймал четырех хариусов. Попыхивая папироской, подошел отец. Он принес еще десяток. Я в красках поведал о том, как ловко выловил первого в своей жизни хариуса. Отец ухмыльнулся: – Лиха беда начало. Однако жарко становится. Пойдем, перекусим и отдохнем. Пока я занимался чисткой картошки и лука, отец подновил костерок, вырезал два длинных ивовых прута, нанизал на них пару рыб и пристроил к углям. Он вычистил несколько хариусов для ухи и остальных засолил. Тем временем хариусы на костре подрумянились. – Ну, попробуй-ка, Илья, деликатес. – Отец протянул мне прут с жареным хариусом. Чешуя рыбы легко отстала и на хребте осталось сочное нежное белое мясо. Невозможно передать превосходный аромат и вкус деликатеса. Я зажмурил глаза от удовольствия. Все это стоило пройденных до реки километров, мокрых колен, ужаленных рук и потраченных нервов. Ушица скоро подоспела. Обжигаясь и причмокивая, я запивал горячей юшкой из кружки разложенный, за неимением тарелок, на лопушке вареный картофель и рыбу. – Ну, вкусно? – Бу! Бу! Бо! – С глубоко набитым черным хлебом ртом закивал головой я. Отец крякнул и достал Беломор: – Чай еще остался, – он подвинул котелок к костру, – Попасись, если хочешь, вокруг. Землянишки к чаю набери. А я отдохну. Отец привалился к пеньку. Путька растянулся рядом с хозяином, подставив солнышку пузо, распухшее от разглоданной только что косточки. За полчаса я набрал кружку земляники и несколько белых грибов. – Ну, грибы ты рановато стал брать. Не испортились бы. Завтра свеженьких наберем и маме унесем. Отец набрал папоротника, переложил им грибы и завернул в лопух. – Завтра будешь грибы брать – перекладывай их папоротником. Его червяк не любит. – Научил отец. – Ну, пойдем поверху хариуса поудим. Обнаглевшие после обеда пауты начали нас доставать своей назойливостью. Я наловил в коробок десяток насекомых, наверное, напрасно, так как дежурного паута можно было всегда снять с одежды. Отец не торопясь снял с удочек мормышки и привязал крючки пятого номера. – Подойдешь к струйке за травой и полетай над водой паутом там-сям. Голодный хариус выскочит из воды. – Учил меня отец. – Размерчик сразу виден будет. Затем заводи наживку выше по течению и на воду клади. Только лесу держи на весу, чтоб на воду не упала. И не зевай. Глазом не успеешь моргнуть, как сорвет он наживку и привет! Дорожка, идущая от сломанного мостика, привела меня к соседней от бивака поляне. Сноп солнечных лучей, пробившихся сквозь листву исполинских осин, упал в лужу и рассыпался блестками по поляне. Здесь Сыра, окруженная с моей стороны бурьяном и с противоположной ольховником, течет по прямой. Я осторожно подошел к краю травы. Легкий ветерок из-за спины увлек мою наживку на противоположную сторону реки. Небольшие харьюзишки выскакивали из воды мимо зависшего в воздухе паута. Вдруг из-под моего берега в сторону наживки метнулся неплохой хариус и уплыл обратно. Я дождался когда порыв ветра утих и завел наживку на воду выше по течению, поближе к своему берегу. Громкий всплеск мгновенным импульсом передался по снасти всем моим нервным окончаниям и я подсек. Стограммовый хариус забился на крючке, сбрасывая с себя серебряные капли воды и перекочевал в сумку. Динамичная рыбалка по видимой рыбе увлекла меня всерьез и надолго. По сравнению с ней сидение за поплавком теперь представляется мне неэффективным времяпровождением. Стала заедать мошка. Каждый шаг в чапыжнике поднимал новый ее рой. Побродив еще немного, я вернулся к костру. В моей сумке покоились пять хариусков. Вдали послышался лай Путика. Отец возвращался, наверное, тоже не выдержав натиска насекомых. Сообща мы доели уху, поставили на костер котелок варить кашу на ужин и принялись за обустройство ночлега. Пока я заготавливал дрова, отец срубил жерди и устроил навес, загородивший спальные лежбища от леса. – Это экран, – отец расстелил по жердям легкую клеенку и стал закрывать ее лапником, – ночью спереди костер согреет, а холодный туман сзади не подкрадется. Принеси-ка несколько пучков сена во-о-он с того стога; подстилку оформим. За суетой незаметно солнце упало за вершины елей. На поляну спустились сумерки, и от этого костер загорелся ярче. Высунув кончик языка, отец увлеченно обрабатывал ножом какую-то ветку с наростом, сам еще не зная, какой персонаж получится из этой фантазии. Вдруг Путька ощерился и залаял в темноту. – Здорово живем! – Из темноты к костру вышел мужичок в красной рубашке, в щетине на все лицо и небольшой сумкой. – На рыбалку приехали? Отец оживился. Он отложил деревянную фантазию и пригласил гостя к костру. – Чайку? – Отец подвесил котелок с чаем на перекладину у костра. – Можно. А я здешний, с Софрон. Захар я. – Алексей. – Отец достал Беломор угостить гостя. – Ну, чего взяли? – Гость продул гильзу папиросы. – Да пару десятков хариусов с сыном поймали. – Это что-ж за рыба такая? Я-то за налимом пожаловал. Черед удивляться перешел к отцу. Как оказалось, наш гость не подозревал, что в реке водится хариус, а мы – что есть налим. Собеседники, азартно жестикулируя, стали делиться знаниями о рыбалке, снастях, былых удачах и уловах. Я покормил Путика и улегся глазеть за мерцающими на темном небосклоне звездами. В городе такого не увидишь! Не было на небе живого места, чтоб звездами занято не было. «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне – дна». Порой звездочки спутников пересекали небосвод и скрывались за горизонтом. Усталый и довольный, я провалился в забытье. Мне снились светлячки, танцующие над водой. Они взрывались и искры падали в воду, рассвечивая ее во все цвета радуги. По носу что-то защекотало. Соломинка загнулась к моему лицу от осиновой ветки, которую замозабвенно глодал Путька. Доброе утро, рыжее солнце! – Ну, и здоров ты поспать! Вставай. – Запах свежего смородинового чая с дымком ударил мне в нос. Солнце стояло уже высоко. Захара не было. – Грибочков наберем и домой. Чтоб до жары успеть. – Отец собирал завтрак. Удочки были уже уложены. Я наперегонки с Путькой побежал на реку умываться. Он шмякал лапой воду, поднимая тучу брызг и ловил их ртом на лету. Подсоленый хариус на завтрак напомнил мне о вчерашних впечатлениях. Душистый чай закрепил воспоминания. После пары часов ходьбы по полянам наши кульки были наполнены тугими подосиновиками и боровиками. Отец поколдовал над моим рюкзаком: несколько распорок из веток были закреплены так, чтоб грибы дорогой не помялись. Я переложил урожай листьями папоротника. Бивак был собран. Гостеприимная поляна и береза с наростом остались за мостком. Осины шуршали листвой нам вслед. Роса на лугу уже подсохла. Зазевавшаяся на лугу лиса, расправив пушистый хвост, изящными прыжками мчалась по лугу. За ней с заливистым лаем мчался Путька. Лиса исчезла в прибрежной крапиве, а Путик с чувством выполненного долга помочился на ближайший кустик и направился к нам. – У деревни, Илюшка, надо бы его на поводок взять, чтоб до местных кур не добрался. Высокая песня жаворонка зависла в небе. Редкие облака восседают на вершинах деревьев вдоль холма. – Пап, а в других речках хариус водится? – Не во всех, Илья. Только с чистой водой. Если поблизости – Мось, Васильевка. Мы с тобой туда обязательно сходим!
