Шлыков В. – Повелители Джанга – 63

Произведение поступило в редакцию журнала “Уральский следопыт” .   Работа получила предварительную оценку редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго  и выложена в блок “в отдел фантастики АЭЛИТА” с рецензией.  По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия

—————————————————————————————–

Чуть замелькает тень летучей мыши

И сонный жук к Гекате полетит,

Свершится то, что всех повергнет в ужас.

Шекспир. Макбет

 

1.

Это было в те времена, когда боги спорили с людьми, а люди устрашали демонов. Когда чётные измерения изнывали под властью Трансцендентальных Драконов, а нечётные — процветали под мудрым руководством Антрацитовой Королевы. Когда Повелители Восьми тёмных миров Джанга охотились за каждой падшей душой, а Бешеные Киты Скалигера помогали всем тем, кто не мог помочь себе сам. Это было славное время…

Две гигантские армии сошлись на Гелладорской равнине. Одна состояла из полчищ диких варваров, в изобилии населявших приполярные степи. Были здесь и тысячезубые слепые раругги, погоняемые щетинистыми игвами, были и восьмикрылые белловары, один взгляд которых оставляет на коже трёхфутовые порезы, были и племена Семи богинь Фасци, которые щадили только собак и трёхлетних детей, были и Чёрные тени Олгон-Хоргоя, о которых даже смельчаки-купцы говорили с придыхом, ибо каждый выменянный у них хризопраз или лазурит мог оказаться Семенем Сиалы, вгрызающимся в сердце несчастного и пожирающим самое дорогое, что у него есть — души предков… Никто не подсчитает, сколько воинов выставила в той битве Белая Самка Жруигма, Верховная Мать-Жена Уснагоя, Бога-Отца Бесконечной степи. Но были их тьмы и тьмы, легионы и легионы, мириады и мириады… С тысячегласным криком «Хуа!» накатывали они волна за волной, не страшась ни ран, ни потерь, ни смерти. Ибо Уснагой обещал им перерождение при любом исходе и любых потерях.

Но встречали их не разжиревшие стражники торговых сараев, не трусливые горожане перенаселённого Сольграда, не одетые в солому крестьяне рисовых полей Генроку — им противостояла непобедимая имперская армия, сорок легионов закалённых в боях — от Мегимы до скал Снигга — ветеранов, плечом к плечу, щитом к щиту, привыкших побеждать — не бежать, убивать — не щадить, грабить — не молиться. Их доспехи заговорили лучшие маги Мегалодона, их сердца горели обещанием златощедрого триумфа, их руки рубили в привычном ритме «бей-отходи-группируйся-бей». Нет, их не нужно было воодушевлять патриотическими речами, вычитанными в сочинениях достопочтенных Тира Пливия или Полония — они знали, что поражение поставит Империю на край, что варвары уже через месяц окажутся под стенами столицы — белокаменного Табелорна, что судьба их самих будет коротка и незавидна: даже смерть не избавит их от посмертных мук меж скалоподобных резцов Жруигмы. Поэтому они — сыны лесистых склонов Паллавия, рыбаки Узиоля, горцы медных вершин Симаргна — стояли намертво, походя выбивая зубы раруггам, разрубая надвое дикарей Фасци, набрасываясь всемером на могучих белловаров и лишая их мужского естества, без которого, как известно, взгляд этого зверя обращается внутрь и умертвляет его самого. Так продолжалось три дня.

На четвёртый же день верховный главнокомандующий имперцев, сиятельный эрл-герцог Огмос, граф Веруленский, Миссенский и Лептурский, в отчаянии схватился за голову. Варвары прорвались по центру и правому флангу, их зловещее «Хуа!» раздавалось всё ближе и ближе от ставки, вынуждая гвардейских рысаков нервно фыркать, а их всадников — хвататься за ятаганы и переругиваться гортанными голосами. Бросить в бой гвардию — антрацитовых воинов-демонов гхо-лхо — означало как минимум расписаться перед Императором в собственной неспособности победить без них, а как максимум — потерять последнее, что ещё способно держать удар Орды. Но Огмос не видел иного выхода. Впрочем, можно ведь было отступить: на лигу-две, перегруппироваться, пополнить строй свежими частями союзников из Мерраййи — ведь они на подходе, да, Балор? — и встретить Орду в прохладных ущельях Паллавия. Уж там-то от легионеров не уйдёт никто, будь он самим Уснагоем, злобной мохнатой мразью из безжизненных пустынь Октазы.

Но Балор, первый воевода Огмоса, племянник Императора, эрл-герцог Биарнский, безмолвствовал. «Что ты молчишь, Балор? — кричал ему в лицо Огмос. — Ты не видишь, как гибнут лучшие из лучших? Только что тварь из Олгон-Хоргоя разорвала пополам Геррона, моего славного Геррона, с которым ещё двадцать лет назад я делил один плащ и одну ложку! Мы проиграли, хочет того твой царственный дядюшка или нет! Я не знаю, кого поставлю на правый фланг, чем закрою брешь на левом, как воодушевлю солдат в центре. Ещё день битвы, и мне самому придётся обнажить меч, чтобы тут же пасть под копытами проклятых калоедов. Слышишь, Балор, ты, верно, хочешь моей смерти, чтобы занять мое место?».

«Ни шагу назад, — изумрудным голосом отвечал Балор, и лёгкая улыбка играла на его красивых устах. — Не мне повторять тебе приказ Его Вечности Туирх-дон-Туирта, нашего Императора. Мы продержимся: ещё не все триарии вступили в бой, ещё не все заклинания сплели наши походные маги. Противник силён числом, но не уменьем; не сиятельный ли Огмос пять лет назад уничтожил боевую саранчу Шестой династии Буа, что заполонила все поля Падорана? А ведь тогда даже сам Император не верил в успех, повелев подготовить приказ об отречении в пользу своего изнеженного сынка Мад-вир-Мадония. Что же изменилось теперь, а, Огмос?».

Ничего не ответил Огмос, лишь внимательнее всмотрелся в безмятежное лицо Балора и — ужаснулся. «Нет, — подумал он, — не Мад-вир-Мадония нужно бояться Империи и мне. И не свирепой Орды. Но тебя, Балора! Жаждешь ты занять моё место, дождавшись моего падения, ради чего пожертвуешь хоть всей Империей. Но да не будет по-твоему!». И затрубили трубы, призывая к отступлению. Решился Огмос на неслыханное со времен Чёрного Легата Бодроса, продавшего свою честь и жизнь ради трёх рыжих сестёр из далёкой Мерсавии. Лишь подоспевшая ночь скрыла бесславный конец Гелладорской битвы. И даже Орда, предвкушая завтрашний триумф, затихла.

В эту беззвёздную ночь не спали только полководцы. Кичливо и дерзко пировали девятнадцать вождей Орды — они почти что праздновали победу, поэтому позволили себе напиться дурмана из гноящихся ран игвов и позабавиться с самкой белловара, которая, если не откусывает тебе голову, дарит неописуемое наслаждение. Бодрствовал Огмос, лихорадочно планируя отступление, перегруппировку, контрнаступление и прочее, опрашивая местных жителей-паллавийцев на предмет удобных троп и засад. Не спал и Балор. Из всех, как ни странно, меньше всего в эту ночь мог бы уснуть именно он. От волнения его, старого вояку, даже била лёгкая лихорадка. То, что он задумал, было дерзко, чрезвычайно и неслыханно. Он готовил заклинание. Большое заклинание. Великое Заклинание. Его может произнести только раз за свою жизнь человек королевской крови, не рассчитывая на пощаду, если что-то пойдёт не так, равно как и на успех, даже если всё свершится как надо. Это заклинание вызывало на свет Повелителей Восьми тёмных миров Джанга…

Вы законно спросите, зачем были нужны сиятельному Балору эти злобные сущности, чьё коварство спорит лишь с их же могуществом? Неужели он тронулся умом или, того хуже, стал предателем расы? Ничуть. Им, кажется, двигали благородные побуждения. Только Повелители Джанга ещё могли спасти Империю от нашествия варваров; в то, что это под силу Огмосу, Балор уже не верил. Как бы ни убеждал главнокомандующий себя и прочих, было ясно, что он струсил, его дух ослаб, его вера в Императора пошатнулась. Ещё утром Балор мог бы переломить ход битвы, сместив Огмоса, взяв командование на себя, воодушевив легионеров, но после сигнала к отступлению помочь могли только самые радикальные средства. По счастью, таковые хранились у Балора в тайном отделении его походного ранца: свиток из кожи архерянской женщины, убитой в момент оргазма — такой свиток мог содержать письмена, недоступные ничьим взглядам, кроме того, кто, собственно, и совершил оба деяния; и фиал с напитком элокуты, ускоряющим внутреннее время выпившего в сотни раз — иначе на чтение серьёзных заклинаний могут уйти недели…

Итак, храбрый Балор опрокинул фиал и начал долгий, монотонный речитатив. Звуки внешнего мира полностью растворились в замогильной тишине, свиток разросся до пределов, очерченных горизонтом, время словно тонуло в морской бездне. Так, кажется, прошли века; но Повелители всё же явились. Полагаю, не стоит даже пытаться описать то, какими они выглядели, как говорили и какой ужас внушали. Более пятисот лет назад это попытался сделать совершенномудрый Озимондиус: до сих пор этот безумец бродит где-то среди фарголийских джунглей, удовлетворяя за еду самые гнусные наклонности тамошних полулюдей-полусвиней — будем же более благоразумны. Достаточно того, что их видел, слышал, вопрошал и не сошёл с ума Балор; более того, какой-то невероятной фортуной он заключил с ними бессрочный Договор, согласно которому Повелители Восьми тёмных миров Джанга наделяют Балора легендарной Ваджрой Пустоты — алмазным клинком, раз в десять тысяч лет появляющимся в Нижних мирах, дабы изменить их судьбы. Нет, Повелители лишь одалживают сей клинок на время, достаточное, чтобы изгнать пришельцев, большее даже не в их силах, но зато и просят за это сущий пустяк — душу того смертного, кто первым назовёт Балора трусом.

— Трусом? — рассмеялся Балор. — Да его душа будет принадлежать вам, даже если вы бы её и не просили! Рискнувший назвать меня трусом распростится со своей жалкой душонкой тотчас же, а я с удовольствием справлюсь в старых книгах, что может ожидать её в сетях Повелителей Джанга! Что ж, по рукам, могущественнейшие демоны, надеюсь, вы столь же довольны Договором, сколь и я.

Ничего более не ответили Повелители, лишь со зловещим смехом растворились во тьме. Задумался было на мгновенье Балор, но его правую ладонь вдруг приятно ожгла сверкающая рукоять алмазного клинка, а тут подоспело и утро, озаряемое любопытным солнцем. И как солнце помчался Балор сквозь ряды строившихся для отступления понурых легионеров — все они за три дня битвы потеряли множество товарищей, оставшихся лежать на поле неотмщенными — на потеху рогатым трупоедам из Квизенрага. И говорил Балор с воинами, вздымая искрящуюся Ваджру над головой, и так их зажёг, что бросились легионеры на врага, забыв о фаланге и прочих боевых построениях, не успев как следует одеться и вооружиться. Ну да в том и не было нужды. Ибо Ваджра Пустоты знала свое дело. Словно гигантский небесный ластик стирала она орду за ордой, полчище за полчищем, тумен за туменом: и слепых раруггов с игвами, и восьмикрылых белловаров, и племена Семи богинь Фасци вместе с самими мерзко визжащими богинями, и Чёрные тени Олгон-Хоргоя и прочих ублюдков Белой Самки Жруигмы, Верховной Матери-Жены Уснагоя, Бога-Отца Бесконечной степи…

То была не просто убедительная победа — то была победа несравненная, невозможная, невиданная. То были спасение, воскрешение, чудо. И лишь один человек, наблюдая за триумфом Балора, не ликовал, не кричал от радости, размазывая слезы по грубому ветеранскому лицу, не хлопал окружающих по плечам, не различая чинов, не молился всем богам и предкам сразу — это был, как вы, несомненно, догадались, эрл-герцог Огмос.

 

2.

После победы имперская армия разделилась. Наиболее молодых и крепких оставили сжигать трупы: как павших товарищей, так и тех варваров, что подохли «неваджрной» смертью. Этим, можно сказать, повезло: ибо сей чудодейственный клинок, испепеляя тела, отправляет души на бесчисленные эоны гнить в адских Казематах Гекаты. Время там течёт тысячами потоков, пространство же, напротив, спрессовано до одного измерения; невозможно даже вообразить муки (а они в каждом потоке свои, особенные), на которые обречены несчастные, превращённые в одномерных существ, чья единственная реальность и единственное испытываемое чувство — боль. Впрочем, избежавшим столь страшной смерти и погибшим от обычной стали варварам завидовать тоже особо не стоит. Ибо в гигантские костры, кроме их трупов, легионеры кидали растёртую смесь оксиринового камня и цветка го-цзян — этот колдовской порошок препятствует быстрому перерождению душ, надолго задерживая их смятенные тени в белесых кавернах позабытых богами лимбов. Пусть в следующий раз крепко подумают, по зубам ли им великая Империя.

Основная часть армии походным порядком двинулась к столице. Оба же военачальника с небольшим отрядом советников и адъютантов помчались, опережая слухи, лично известить Его Вечность Туирх-дон-Туирта о блестящей победе над старым врагом. Лицо Огмоса было непроницаемо: как плащ ночного убийцы из Маранатха. Он скупо поздравил Балора со столь героическим деянием, что его, несомненно, будут воспевать веками; даже не поинтересовался, откуда появилась Ваджра Пустоты, о которой рассказывают лишь самые древние предания; привычным деловитым голосом раздал соответствующие приказания, словно не замечая некоторую медлительность командиров при их исполнении и шёпот за спиной. Да, его репутация блестящего полководца висит на волоске, но, клянусь Трансцендентальными Драконами, он не какой-то безродный выскочка, и не тупой солдафон — его закалили не только бесчисленные сражения, но и не менее опасные дворцовые интриги; короче, он знает, как упреждать нежелательное и извлекать выгоду даже из её отсутствия.

На одном из постоялых дворов, за сутки перехода до столицы, он тайно послал верного адъютанта ко двору Императора. Переодевшись простым центурионом, тот должен был сказаться раненным, а потому покинувшим поле битвы раньше срока; но он якобы лично видел и слышал, как эрл-герцог Балор в панике приказывал всем отступать, ухудшил своим бегством ситуацию на левом фланге и вообще вёл себя крайне прискорбно. И если бы не смелость и мужество сиятельного Огмоса, кто знает, как бы всё обернулось. Затем адъютанту надлежало тихо скрыться. Конечно, Огмос и не надеялся действительно завладеть лаврами Балора — по их прибытию обман тут же откроется, но это-то и нужно. Вне сомнений, обрадованный разоблачением столь гнусной лжи Император, который очень благоволил к любимому племяннику, уже не будет близко к сердцу воспринимать и «клевету» на Огмоса. Прямо же обвинить Огмоса в трусости Балор не посмеет — не тот характер. Ну а когда страсти улягутся, Огмос найдёт способ и посильнее насолить выскочке, забывшем о военной субординации.

Однако тому, что произошло далее, удивился даже многоопытный Огмос. Император встречал полководцев у врат столицы — неслыханная, но не невозможная почесть. На огромной равнине перед стенами Табелорна словно развернулась целая армия: пёстрая, шумная, многолюдная. К небу взвивались флаги, в бархате и парче красовались вельможи, рычали в клетках диковинные чудища, простой люд плясал и веселился — все отмечали победу. За чёрно-металлическим блеском антрацитового строя гхо-лхо — личной гвардии Императора — громоздилось необычайное существо, всякий раз приводившее в трепет любого, даже старожилов Табелорна. С виду похожая на гигантскую черепаху, с купольным панцирем, спускающимся до земли, утыканная шипами и шишковидными наростами, эта древняя тварь, которых на спор ловят веселые Младшие боги в пустынях Октазы, называлась элефантиной; ей нет равных в искусстве выживания в неблагоприятных условиях и отражении сколь угодно опасного и сильного врага. Их можно поймать и приручить только в очень юном возрасте, когда панцирь ещё не окреп настолько, что его не возьмет ни один клинок, ни одна стрела, ни один зуб любого существа из Тысячи миров Мирового Древа. Пока же панцирь мягок, в нём искусные мастера прорезают целые ходы и каморы, где с удобством может разместиться тот, кто слишком дорожит своей жизнью. В зрелом возрасте элефантина — самое безопасное убежище на свете; лишь одна из её шишек, используемая в качестве тайного входа, может быть уязвима; теперь вы понимаете смысл известной поговорки «элефантинова шишка», указывающей на единственную уязвимость полностью неуязвимого.

И вот случилось так, что Император находился в парадной башенке, прикрепляемой на панцире элефантины сверху — аккурат между шипом «алеф», которого особо боятся белловары, и шипом «ламет», несущему погибель червям-людоедам из Плезни. Туда он и призвал Балора — в обход всех заготовленных церемоний, в обход формально более старшего по чину Огмоса, но не в обход своей дядюшкиной любви. Огмос сразу смекнул, в чём дело, поэтому и виду не подал, что что-то не так, обеспокоенный же Балор быстро поднялся по украшенной лестнице в императорскую башенку и, представ пред очами дяди, весь окаменел, услышав его окрик.

— Трус! Трус! Неужели мой племянник — трус, недостойный носить ранец последнего из штрафной когорты? Расскажи, как победила моя армия, пока её командир бежал с поля боя?!

Ничего не ответил побледневший Балор, ибо не думал он сейчас о нелепой клевете, наверняка исходившей из промасленных уст какого-нибудь из лизоблюдов-вельмож, коих у него во врагах ходило предостаточно; лишь одно слово громом отдавалось в голове, сводило с ума, жгло сердце: «Трус!» О, Повелители Джанга знали цену своей части Договора — обменять один день владения Ваджрой Пустоты на вечное обладание душой величайшего из владык Варахайма — это было исполнено в их стиле и с их изощрённым коварством! А Балор сам сунул свою голову и голову того, кто всегда был ему за отца, в петлю. Кубарем скатился Балор с элефантины, бросился сквозь толпу удивленных зевак и скрылся в неизвестном направлении. Мы можем понять его чувства. Не выполнить свою часть договора с Повелителями Восьми миров Джанга невозможно: это покачнёт извечное Равновесие и призовёт на страну и род клятвопреступника столь ужасные напасти, по сравнению с которыми недавнее нашествие Орды будет выглядеть визитом любимых родственников на свадьбу. Но и выполнить её означает навеки запятнать себя клеймом царе- и отцеубийцы — большего позора и представить трудно. Балор знал только одно место, где он мог бы собраться с мыслями и излить своё горе в сострадательные уши — его родовой замок Эльгадор, в котором, среди тенистых дубрав и рощ Биарна, ждала его верная и умная жена Летавия. Туда и отправился он, загоняя коней…

Праздник был безнадёжно испорчен. Император более никого не желал видеть, скрывшись в недрах элефантины. Огмос почёл за благоразумие также увильнуть, сославшись на усталость после сражения и быстрого перехода; остальные вельможи и советники удивлённо перешёптывались, хмуря брови или многозначительно покачивая головами. Они сейчас решали в умах сложнейшие математические задачи: на кого ставить, кто и насколько взлетит вверх, а кто падёт, да так, что лучше с ним заранее не знаться. Ох уж эти придворные интриганы! Но не будем о них.

 

3.

Замок Эльгадор достался Балору от его отца Моранда — младшего брата Туирх-дон-Туирта, умершего, когда его единственному сыну минуло всего три года. Как ни печально, могучий и умелый воин Моранд погиб не на поле брани: его заколол на охоте биарнский лжевепрь, которого ещё называют иглоборотнем. Вообще, охота на биарнских кабанов в здешних бескрайних лесах — занятие частое и увлекательное; сии звери многочисленны, но умны, при встрече с охотником не убегают, но идут «на вы», заколоть такого — и честь, и повод к хорошей пирушке. Всё бы ничего, да только на тысячу простых вепрей приходится один оборотень: совершенно иное, гораздо более опасное и смертоносное существо, ловко прикидывающееся обычным кабаном, чтобы человек-охотник сам стал добычей. При встрече лжевепрь подпускает противника поближе, а затем внезапно ощетинивается метровыми иглами, выстреливая их со скоростью и силой, значительно превышающей скорость и силу арбалетного болта. Игла эта пробивает даже боевой доспех; что уж говорить о лёгкой охотничьей стёганке! Тело пронзённого иглоборотень утаскивает в заранее вырытые норы. Неоднократно проводились облавы на хитрых тварей, но они каким-то неведомым чутьём догадывались о них и скрывались вовсе. Поговаривают, что эти бестии даже обладают чем-то вроде коллективного разума и у них есть информаторы в людских замках. Впрочем, некоторым всё же удавалось выйти победителем в схватке с ними: именно из иглы убитого лжевепря изготовлено знаменитое копьё Донн-Борга, прадеда Балора.

Но сейчас Балору было не до охоты и воспоминаний о славных деяниях предков. Чёрной молнией промчался он по залитым июньским солнцем лесам и рощам, а влетев в замок, сразу поспешил в покои Летавии. С ней он обручился ещё в юности и прожил всю жизнь, благодаря богов за столь удачную пару. Рассудительная и дальновидная не по годам и не по полу, Летавия была эмоциональной и интеллектуальной опорой не всегда решительного мужа. В отличие, например, от Огмоса, Балор не был ни жёстким военным командиром, ни скользким придворным угрём; и если бы не покровительство, с одной стороны, дяди-Императора, а с другой, своевременные и искусные советы жены, быть бы Балору или книжником-затворником, выезжающим в столицу от силы раз в три года, или кем-то безликим в свите принца Мад-вир-Мадония, проводя всё время в пьяных утехах и сжигая свой разум гедонистическими принципами «всё позволено» и «пошли вы все на…». «Хотя, — корил себя мысленно Балор, — лучше бы я стал книжником-затворником, чем связался с коварными Повелителями…»

Внимая его сбивчивому рассказу, Летавия то бледнела, то поднимала брови, то слегка кривила губы в загадочной усмешке. Балор же в крайнем волнении ходил по комнате, сжимал руками голову, обрывал розовые букеты эллимиарий и в беспамятстве бросал их на пол, отчего они делались бардовыми и возмущённо пахли озоном.

— Есть только один способ не дать Повелителям Джанга сгубить наш род на корню, — наконец вымолвила Летавия. — Нужно убить Императора.

— Что ты такое говоришь! — застонал Балор. — Как я могу убить собственного дядю, кто был мне всегда за отца?! И разве цареубийство так же не сгубит наш род?

— Во-первых, Император обречён. Уж если он понадобился Повелителям, те доберутся до него, с тобой или без тебя. Во-вторых, я же не говорю убивать его в открытую! — Летавия даже передёрнулась, словно то, о чём говорил Балор, было во сто крат чудовищнее того, что предлагала она. — Нужно всё сделать тайно, а свалить на кого-нибудь другого, например, на его сынка Мадония. Все знают, как грызутся они порой, с какой ненавистью и презрением смотрит этот щенок на своего могучего отца, как опасается Мад-вир-Мадоний того, что трон Император завещает кому-нибудь другому, например тебе!

— Мне? — ошарашено вскинулся Балор.

— А почему нет? — в голосе Летавии слышалась такая убеждённость, что не оставалось сомнений: эти мысли возникли не тотчас. — Подумай сам. Внезапная смерть Императора — кто восходит на престол? Тот, кто лучше всех подготовился. Пока здесь фаворит Мадоний, но неужели ты хочешь, чтобы Империей управлял — смешно даже произносить это слово применительно к нему! — нет, чтобы Империю разорял этот беспринципный декадент, этот развращённый сопляк?! Что станет с нашими границами? Как ты думаешь, долго ли нам ожидать нового нашествия варваров? Нападения длиннобородых из Мерраййи? Прочих невзгод? Неужели ты не думал об этом?

— Думал, — согласился Балор. — Но мне казалось, что времени достаточно, чтобы Мадоний остепенился, научился истинной власти, стал подлинным сыном своего отца…

— Время теперь — в руках Повелителей Джанга. А в наших руках — пока ещё всё остальное. Если ты станешь Императором, то своим мудрым и добродетельным правлением загладишь вину перед убитым.

— Но возможно ли свершить столь великое злодеяние? Как подумаю об этом, не то что меч, свечу в руках не могу удержать…

— Мы пригласим Императора с сыном к нам, в Эльгадор. Дадим пир в честь славной победы над Ордой. Когда Туирх-дон-Туирт заснёт — в той, алебастровой спальне, — ты прокрадёшься тайным ходом и поразишь его копьём Донн-Борга: надо лишь, чтобы Император был не в своём боевом адамантовом доспехе. Потом мы «обнаружим» тело и распустим слух, что это сделал Мадоний. Нам поверят тем легче, чем искренней мы будет оплакивать покойного.

— Вот именно, адамантов доспех! Его ничем не пробьёшь! —Балор воздел вверх руки. — А ещё гхо-лхо, гвардейцы Императора! Как обойти их? Они никогда не спят, ничего не боятся, никому не верят. Их даже сам Император не способен отослать из опочивальни.

— Придумай что-нибудь! — обворожительно улыбнулась Летавия, довольная, что супруг почти смирился с её планом и начал обсуждать частности. — Разве у них нет уязвимых мест? У всех они есть, иначе неуязвимый уже давно бы правил всеми мирами…

— Пожалуй, что есть, — задумчиво согласился Балор. — Огмос — вот тот, кто должен знать их слабое место! Ведь, кроме Императора, ещё только он может повелевать ими. Ах, моя жена! — Балор вновь был в смятении чувств. — Теперь ты просто обязана подарить мне как минимум трёх сыновей, силой духа не уступающих твоей! Только по-настоящему могучей новой династией можем мы искупить то, что задумали сделать со старой.

— Я дам им силу, ты — власть. И род Биарна будет не сломить даже Повелителям Восьми тёмных миров Джанга…

 

Несколько дней Балора мучили тяжёлые, как плоды сенгаку, что своим падением зашибают слона, мысли. Как найти в себе силы совершить задуманное? Как привлечь Огмоса к столь чудовищному плану? И вообще, как сначала проверить этого гордого и влиятельного эрл-герцога, наверняка точащего на Балора зуб со времени их последней военной кампании? Будто бы никак. Но помог случай.

Череда балов и пиров по случаю блистательной победы над варварами казалась нескончаемой. Все столичные дворцы, все окрестные замки то и дело озарялись всполохами шутих и фейерверков, оглашались криками и здравницами, выплескивались на улицы шумными кавалькадами разодетой знати: это давал очередной приём то граф, то принц, то посол. И каждый пытался перещеголять остальных в великолепии и экзотичности празднества. Гвидион, экзарх Узиоля, удивил всех огромной рыбиной, вытащенной рыбаками из каких-то невероятных глубин Орегонского моря. Эту рыбину с превеликими осторожностями везли в гигантском баке через всю Империю и, как оказалось, не зря. Ибо всё, что только она ни проглатывала, вскоре выходило из её заднего прохода горстью изумительно точных копий, только в десятки раз уменьшенных: маленькие топорики были столь же остры и крепки, как и скормленный рыбе настоящий топор, миниатюрные колье были по-прежнему золота высшей пробы и инкрустированы бриллиантами, которые, впрочем, пришлось рассматривать под сильной лупой. Ну и венец рыбьего творения: десяток разбежавшихся по полу лилипутов, живых копий проглоченного раба-синнеанца. Жаль, чудо-рыба быстро издохла — по-видимому, от несварения желудка.

А то, что устроил посол Мерраййи, сиятельный Мак-инд-Ок, вообще с трудом поддаётся уразумению. В центре зала он приказал смастерить особую зеркальную комнату; всякий вошедший туда видел в отражениях не себя нынешнего, но себя прошлого и себя будущего, а также всех своих астральных двойников, коих у человека, по заверениям эгипетских магов, может быть до двенадцати. И кому-то даже удавалось выведать у своих двойников некие тайны; а иные сулили огромные деньги Мак-инд-Оку, чтобы иметь возможность зайти туда ещё раз, но извинялся посол и уверял, что вторичное посещение комнаты крайне опасно для ума и тела, в доказательство чего показывал своего раба — скрюченного идиота, которого ради эксперимента запустили во второй раз и которого навсегда покинули его оскорблённые двойники. Но сдаётся, посол просто набивал цену.

Однако самое роскошное представление, по мнению всех присутствовавших, организовал Гол-Гвач, верховный теург тайного культа Мегалодона, богатейший вельможа Империи. В его бесконечном дворце-лабиринте, занимающем целых три квартала Верхнего города, гостей три дня и три ночи развлекали и изумляли редчайшими яствами и напитками, удивительной игрой животных, людей и механизмов, невероятной красоты фейерверками и танцами. А затем перед их взорами развернулись грандиозные ландшафты Энкалпиона, мира теней, где в смертоносных пустынях Чжуд-Ши сторожат свои сокровища Трансцендентальные Драконы. Мало кому удавалось магическим взором даже слегка прикоснуться к этому невыразимо прекрасному и невыразимо враждебному для человека миру, в котором действуют иные законы, иная логика, иные принципы организации материи и духа. Достаточно сказать, что любой смертный, попавший туда, мгновенно и необратимо трансформируется: тело и душа меняются местами, так что разум превращается в пульсирующий кусок мерзкой плоти, ежесекундно исторгающий полчища демонов — некое подобие бывших мыслей, — с воем пожирающих эту самую плоть. И только Драконы — создания размером с небольшой континент — существуют в Энкалпионе во всём своём могуществе и великолепии.

Откуда же у Гол-Гвача такая возможность — быть незримым наблюдателем Трансцендентального мира? Дело в том, что культ Мегалодона, одного из Драконов Энкалпиона, с древних времён поддерживает связь со своим тотемом; более того, Мегалодон даже хранит души своих наиболее преданных служителей — в виде сложных хрустальных сфер, так что убить их в иных мирах, кроме Энкалпиона, практически невозможно. Впрочем, совсем наделить неуязвимостью неосуществимо даже для Гол-Гвача: ибо императорская династия издревле владеет ключом к их душам, полученным от Антрацитовой Королевы во исполнение Космического Равновесия. Это главная причина, почему род Туирх-дон-Туирта правит вот уже две тысячи лет, а жрецы Мегалодона не только не пытаются свергнуть его, но и защищают от всякого, желавшего бы это сделать. Ведь в этом случае погибнет не просто Император, сгинут разом все теурги тайного культа, лишившись связи со своими душами…

Дородный Гол-Гвач в расшитом жемчугом халате громко смеялся, стоя у фонтана посреди многочисленной знати и веселя Туирх-дон-Туирта бородатыми анекдотами.

— А вот ещё, Ваша Вечность, послушайте! Чем отличается узиолец от сольградца? Узиолец уходит и не прощается, а сольградец прощается и не уходит. Ха-ха-ха!

— А почему это эрл-герцог Огмос так невесел? — Император неожиданно повернулся к главнокомандующему своей армией. — Виновник торжества чувствует какую-то вину?

Гол-Гвач затрясся ещё пуще:

— Осмелюсь предположить, что сиятельный герцог в уме всё ещё на Гелладорской равнине: строит легионы и заходит с флангов.

— О, не думаю, — Император улыбнулся. — Победа была столь безоговорочной…

— Война как женитьба, — хитро прищурился теург Мегалодона. — Не обходится без компромиссов, о которых потом жалеешь…

Огмос пристально посмотрел на Гол-Гвача. Оба они питали неприязнь друг к другу ещё до того, как серебряные рудники Умберсага стали поводом к открытой вражде. И хотя богатые копи уже давно полностью перешли к Огмосу, Гол-Гвач, похоже, с этим до сих пор не смирился. «На что намекает жирный жрец?» — подумал эрл-герцог. А на словах сказал:

— Я полагаю, достопочтенный Гол-Гвач не очень сожалеет о своей новой жёнушке, очаровательной мерсиянской девственнице, которая увеличила его состояние минимум на четверть?

— Немного, — ухмыльнулся теург. Словесная перепалка намёками и уколами была его любимой игрой. — Тем, что она девственница. Я предпочитаю зрелых вдов. Они столь умелы внешне и богаты внутренне, что я готов простить им всё прошлое их мужей.

«Я так и думал! — Огмос похолодел. — Проклятому толстяку, разумеется, донесли о моём приказе к отступлению, и он намеревается использовать этот козырь в борьбе против меня. Тысячу биарнских игл ему в задницу!». Вслух же он сказал:

— Гол-Гвач весьма мудр. Но не опасается ли почтенный тех тайных болезней, которыми весёлые вдовушки так любят награждать своих поклонников без разбору?

— Ха-ха! Нам, старикам, лишняя прыть ни к чему. Почему бы не проверить вдовушку на ком-то другом, более недалёком, чем ты сам?

И Гол-Гвач, колыхаясь необъятными телесами, удалился вслед за Императором, которому надоело слушать словесную перепалку. Проследив направление их движения, Огмос похолодел вторично: Балор. Ну конечно же! Гол-Гвач не затеет опасную игру против одного триумфатора, не проверив, на чьей стороне второй. Нужно опередить его!

Огмос с большим нетерпением дождался поздней ночи (точнее, даже раннего утра), когда утомлённые гости разошлись по своим покоям. Быстрыми шагами он направился к апартаментам Балора. Тот ещё не спал.

— Приветствую эрл-герцога Миссенского! — вскинул он правую руку в традиционном жесте легионеров. — Ты зашел кстати. Я только что пригласил нашего Императора в Эльгадор. Его, Мад-вир-Мадония, Гол-Гвача и прочих вельмож. Разумеется, очень хотел бы видеть и тебя.

— Почту за честь! — Откликнулся на приветствие и приглашение Огмос. — Но скажи мне, как брат по оружию, не кажется ли тебе, что достопочтенный Гол-Гвач и весь мегалодонский клир оказывают уж слишком большое влияние на Его Вечность? Я не сомневаюсь в их благонадёжности, однако опасаюсь, что так мы и вовсе потеряем драгоценное покровительство Антрацитовой Королевы. А ведь Космическое Равновесие — залог жизни и процветания.

Балор с удивлением взглянул на старого товарища. Он ожидал чего угодно, только не столь откровенного предложения тайного союза после того, что произошло между ними ранее. Неужели его с Гол-Гвачем спор за рудники опять обострился? Впрочем, какая разница? Огмос сам плывёт ему в руки. Нужно играть ва-банк.

— Увы, мой друг, то, о чём ты только догадываешься, мне известно доподлинно. — Балор как мог искренне взмахнул руками. — Император хочет стать верховным теургом Мегалодона и подготовить полное подчинение Империи Трансцендентальному Дракону. Только это, по его мнению, может спасти нас от уничтожения Ордой Уснагоя. Ну да его можно понять — он мыслит столетиями…

Теперь пришёл черёд удивляться Огмосу. Мог ли он подумать, что его совершенно произвольное предположение так попало в точку? Что ж, дело принимает серьёзный оборот, а Балор, похоже, этому не рад. Значит, нужно продолжать давить на него.

— Безрадостная весть! И роковая ошибка! Антрацитовая Королева покарает нас. Она соберёт войска, по сравнению с которыми гвардия гхо-лхо покажется глиняными солдатиками. А ведь она отберёт у нас даже их!

— Да-да, — поддакнул Балор, уже вошедший в роль оскорблённого патриота. — Хотя, что касается гхо-лхо, мы ведь можем не допустить этого. А заодно ослабить силы предателей.

«Кого он назвал предателями? — поразился Огмос. — Допустим, мегалодонцев, но не и Императора ли с ними? Ничего не понимаю!».

— Не понимаю, — повторил он уже вслух, — каким же образом?

— Да ведь это просто! — Балор загорячился. — Наверняка тебе, сиятельный герцог, известно, как заставить антрацитовых дьяволов подчиняться? Нужно лишь нейтрализовать их на время, достаточное…

— Достаточное?

— …чтобы нейтрализовать Гол-Гвача, к примеру…

— С ним так не справиться, — пожал плечами Огмос. — Тебе прекрасно известно, каким единственно возможным способом можно разобраться с ним и его приближёнными.

— Если не остается никакого другого выбора, кроме одного, этот выбор и есть правильный.

Оба полководца одновременно посмотрели друг другу в глаза. Они читали там одно и то же. И хотя каждый думал о своём, планировал своё и надеялся на своё, сейчас они были как никогда едины.

 

Эльгадор встречал знатных гостей. Первыми (ещё утром) примчались те, кому не терпелось поохотиться в здешних лесах; днём пожаловали дамы, которым перед вечерним приёмом нужно было обстоятельно «напудрить носики»; наконец на закате прибыл Император с ближайшей свитой.

Туирх-дон-Туирт был несколько не в настроении: по пути его хлестнула ветка, оставив в щеке глубокую занозу. Балор тут же позвал местную целительницу, служительницу Белой Травы, но она лишь испуганно вращала очами и лепетала что-то про наговор. Огмос оттолкнул её и решительно взялся за свой скалигерский стилет; узость его острия такова, что пронзает руку до кости без каких-либо заметных ощущений; но кровь у Императора всё же появилась. Дурной знак?

— Ерунда! — крикнул могучий Туирх-дон-Туирт, сбрасывая с себя верхний плащ. — Балор, где у тебя камин с хорошо прожаренным быком? Я проголодался в дороге и хочу мяса!

Но на этом знамения не кончились. Когда пир уже был в самом разгаре, под широким столом послышалась собачья возня и лай. Псам под стол часто кидали мясо и кости, так что их короткие поединки за лакомые куски были нормой, однако в этот раз бой закончился смертью. Одна из собак, роскошная гончая по кличке Стерва, хрипя и захлёбываясь кровью, подползла с разорванным горлом к ногам Балора и испустила дух. Балор побледнел и переглянулся с Летавией и Огмосом. Летавия, также любившая ласковую Стерву (а клички у собак часто выражают скорее недостаток чего-то, чем избыток), немигающим взглядом смотрела на мужа; Огмос же делал вид, что ничего не заметил и весело переговаривался с соседом, бароном Лугерном. По мановению руки хозяина замка слуги унесли несчастную псину; веселье продолжалось.

И, наконец, далеко за полночь случилось совсем уже тревожное событие: один из гвардейцев гхо-лхо в припадке необъяснимого бешенства набросился на своих товарищей и боевыми когтями (откуда они только взялись? В невоенное время им положено носить только ритуальные когти!) располосовал надвое двоих из семи, что сопровождали Императора. Обезумевшего антрацитового демона набежавшие гости в упор расстреляли из охотничьих арбалетов; и понадобилось около сорока выстрелов, прежде чем синий дымок, исходивший из множества ран гхо-лхо, убедил всех в смерти ренегата-гвардейца.

— Душа его отправилась в Чертоги Антрацитовой Королевы, да разберется она со своим неверным сыном! — заявил удивительно трезвый Гол-Гвач. Он тут же прошёлся мимо четвёрки оставшихся в живых гвардейцев, внимательно вглядываясь им в лица, принюхиваясь к их дыханию и даже пожевав у одного из них его длинные, плотно сбитые дреды. Затем жрец повернулся к Императору и тихо, но так, чтобы могли услышать и остальные, прошептал:

— Мне кажется, тут не обошлось без дарджилийских игрушек, хотя и не думал я, что эти презренные любители тухлятины научились справляться с магией Повелительницы Равновесия. Впрочем, я всегда говорил, только Драконы могут быть надёжной защитой…

Балор с Огмосом понимающе переглянулись, Император же нахмурился и произнёс:

— Не время сейчас решать государственные дела; мы пируем и празднуем победу. Если гхо-лхо околдованы, я прошу эрл-герцога Огмоса принять командование ими на себя и удалить их туда, куда он решит; мы же в замке моего любимого племянника — где ещё я могу быть в большей безопасности?

— И всё же позвольте мне, Ваша Вечность, провести остаток этой ночи в ваших покоях, — подобострастно, но в то же время твёрдо сказал Гол-Гвач. — У меня, старика, всё равно бессонница…

Император не возражал. Пир продолжился, хоть и довольно вяло; вскоре все отправились ночевать.

 

6.

Час спустя, уже почти на рассвете, две закутанных в плащи фигуры возникли в потайном проходе, ведущем в алебастровые покои. Одна фигура прошептала:

— Гхо-лхо под моим полным контролем. Я беру на себя Гол-Гвача. Когда он будет нейтрализован, ты сможешь подобраться к Императору и нанести удар. Будем надеяться, он не спит в своём адамантовом доспехе, который, как утверждают, непробиваем. И да помогут нам Бешеные Киты Скалигера!

— Погоди! — Голос второй фигуры дрожал. — Что, если нам не удастся? Я не вынесу этого проклятия!

— Делай, что должен, и будь, что будет! Разве ты забыл девиз предков?

— Это был девиз Чёрных Легатов. После предательства последнего из них никто не вспоминает о нём.

— Мы оба знаем, что время Чёрных Легатов было расцветом Империи! Нас боялись даже Младшие боги! И мы, ещё будучи юными курсантами, мечтали об их силе и славе. Идём же, Империи нужна новая кровь и новая власть!

Тёмные фигуры разошлись. На какое-то время в замке воцарилась абсолютная тишина, какая бывает только в предвестии чего-то совершенно жуткого и немыслимого. Затем, едва слышно, едва ощутимо, раздался глухой подземный рокот. Казалось, некий адский дирижёр скомандовал своей палочкой дробное тремоло целому оркестру невидимых барабанщиков. Но этот звук был рождён отнюдь не барабанами. Его издавало бочкообразное тело Гол-Гвача, с невероятной скоростью вращавшееся вокруг своей оси. Старый жрец отчаянно отбивался от четвёрки антрацитовых демонов во главе с Огмосом, применяя древнее и мало кому известное искусство «кружащихся рвишей», загадочного племени Внешнего Пояса, сумевшего много тысяч лет назад сохранить свою независимость от всех Богов, Китов и Драконов. Вибрация, исходившая от тела Гол-Гвача, была столь сильна, что у неподготовленного человека мгновенно превратила бы в коктейль-болтанку все его внутренности; в случае же с нечеловечески крепкими гхо-лхо она лишь удерживала их на определённом расстоянии. Впрочем, Огмосу этого было достаточно: когда умрёт Император, неминуемо падёт и его верный жрец.

Но ожидание затягивалось; Огмос нервничал. В это время в потайном коридоре вновь появилась одна из фигур; она стелилась по стене, издавая протяжные плачущие стоны:

— Нет, я не могу! Пусть сгинет всё, падёт, но я не убью того, кто мне за отца и учителя!

— Стой, несчастный! — Путь стонущей фигуре преградила другая, в коей без труда можно было распознать стройные женские очертания. — Обратной дороги нет! Куда б ты ни сбежал, тебя везде проклятье ожидает! Так перережь же ему горло!

— И тотчас руки я себе отрежу, чтобы не видеть крови родственной на них!

— Тем самым ты лишишь Империю единственного, что ещё способно её защитить!

— Зачем защищать то, что умертвил же сам?

— Затем, что зерно должно сгинуть, чтобы выросло новое древо!

— То будет древо, составленное из мёртвых сучьев, поеденных жуками!

— Зимой такими кажутся деревья, но ты весны дождись и поразишься переменам!

— Моя душа навек останется под льдом и снегом!

— Их растопят сыновья, что я рожу тебе! Если ты им желаешь будущего, лучшего, нежели быть мужеложцами в свите Мадония, ты сделаешь задуманное!

— О, лучше б я погиб на Гелладорской равнине!

Причитающий Балор удалился в обратном направлении. Летавия немного постояла, кусая побелевшие губы, затем вернулась в свою спальню. В случае неуспеха у неё всё было готово к бегству в Мерраййю, под сень лицемерного союзника Империи.

Балор же вбежал в алебастровые покои. На широком ложе спал Император: почти не раздевшись, лишь скинув высокие сапоги. Балор, страшась нового приступа паники, решительно шагнул к спящему, занес над головой пику Донн-Борга и вдруг замер: под кафтаном Императора жемчужно блеснул край адамантового доспеха.

— Это конец! — подумал чуть ли не с облегчением мятежный эрл-герцог. — Даже копьё Донн-Борга не пробьёт доспех, что в незапамятные времена сковали наши Прародители из Корней Мирового Древа. Так пусть же этот удар не его, а меня унесёт в пучины невыразимого ужаса, к хохочущим Повелителям Джанга…

И Балор ударил сверху вниз. Однако за миг до того, как копьё должно было быть отброшено неодолимым сопротивлением адамантовой брони, он почувствовал знакомое жжение. Скорее подсознанием, чем сознанием Балор понял, что снова держит в руках Ваджру Пустоты; и хотя это ощущение длилось ничтожное мгновение, его хватило, чтобы алмазный клинок испепелил адамантов доспех, прежде чем вновь стать иглой вепря-оборотня, пройдя одежды и тело Императора насквозь. Такова ирония Космического Равновесия: меч всегда побеждает щит, смерть всегда побеждает жизнь. Какое же это равновесие, спросите вы? Меня тоже раньше волновал это вопрос, но ответ на него, кажется, ищут только слабые и униженные, поэтому я перестал им интересоваться, чтобы не выглядеть таковым. Чего советую и вам.

Туирх-дон-Туирт умер, не успев даже открыть глаза и увидеть своего убийцу. Ещё один подарок судьбы. Ведь Гол-Гвач мог бы в его зрачках рассмотреть облик того, кто нанёс смертельный удар… Впрочем, я забыл. Верховный жрец Мегалодона был мёртв в то же мгновение, что и Император. Разбилась хрустальная сфера его души, и громоподобно взревел в Энкалпионе Трансцендентальный Дракон, тотчас почуяв ослабление своей связи с Варахаймом, одним из Нижних миров. Кто-то сходил козырем, а Дракон даже не знал, кто. Но когда он узнает, не поздоровится никому, будь он даже самим Джераилом, величайшим из Бешеных Китов Скалигера, когда-то укрывшим в своём бездонном чреве Прародителей, спасавшихся от гнева Первого-и-Последнего. Хотя что мог бы сделать Мегалодон Джераилу, Дракон точно не знал. Да ему и простительно такое ребячество: что такое возраст три миллиона лет по сравнению с неисчислимой древностью Великого Кита, «помнящего Мировое Древо ещё семечком». (Это, конечно, пословица — никто в Тысяче миров и за её пределами не настолько стар, чтобы сравниться с Мировым Древом, — но в ней солидная доля истины).

 

7.

Дальнейшие события в замке Эльгадор напоминали многие из худших пьесок придворного драмаписца Поло-де-Гева, в которых герои то и дело плачут, рвут на себе одежды, клянутся страшными клятвами, тут же их нарушают, чтобы вновь возопить о несправедливости богов и рока. Впрочем, горе некоторых в то утро после убийства было вполне искренним — старого Императора было за что уважать и даже любить, — но все слишком хорошо знали, что две части фразы «король умер, да здравствует король» разделяет лишь мимолётная запятая. Чуть промедлил, потерял контроль над ситуацией и пиши пропало: в лучшем случае тебя ожидает должность старшего распорядителя на празднике Гороурам — торжестве посвящения крестьянских детишек в таинства одноимённого культа плодородия Богини-с-Тысячью-Сосцов. Сан непыльный, но, по правде говоря, довольно нелепый, учитывая какие ритуальные телодвижения приходится совершать почтенному распорядителю перед толпой смеющейся детворы.

Всех, разумеется, интересовала судьба Мад-вир-Мадония. Когда перед собравшимися в спешке придворными выступил всхлипывающий Огмос и рассказал, что сие злодеяние совершили околдованные гхо-лхо, и что прежде, чем они умерли, он успел выведать у них имя заказчика: Мадоний! — того уже не было в Эльгадоре. Даже не взглянув на ещё не остывшее тело отца, он мчался в столицу, чтобы заручиться поддержкой тех немногих (в основном, иностранных послов), кто ставил на него. Летавия, вытирая платком обильные слёзы, припомнила, что накануне перед пиром якобы слышала ссору Туирх-дон-Туирта с сыном, причем последний грозился «доказать, что с ним нужно считаться». Балор… Балор был совершенно невменяем: бредил, вопил, бормотал что-то о «руках по локоть в крови» и «коварстве повелителей» — его закутали в плед и увели под сочувствующие кивки присутствующих. Все признавали, что его горе много горше, чем у кого бы то ни было.

Вторым вопросом «на повестке дня» стояла судьба Мегалодонского культа, лишившегося девятерых самых главных своих служителей. Впрочем, сил, чтобы захватить власть в свои руки, у младших жрецов всё равно оставалось достаточно. Поскольку по очевидной причине назвать этот культ пособником цареубийства было нельзя, Огмос придумал другую хитрость. Он во всеуслышание объявил, что культ Мегалодона готовил преступный переворот, нацеленный на полное подчинение Империи Трансцендентальному Дракону; Императора же предполагалось пленить и держать одурманенным под надёжной стражей. Мадоний, случайно узнав об этом, решил упредить жрецов, нанеся удар первым. Но неуравновешенность принца спутала планы: достав сильнодействующие дарджилийские снадобья, которые требовалось на протяжении месяцев понемногу добавлять в пищу гхо-лхо, чтобы они стали послушными марионетками, он, разозлившись на отца, всыпал гвардейцам всю дозу, отчего они посходили с ума, убили Императора и сами скончались в страшных муках. Нельзя сказать, что в эту версию поверило большинство придворных, они скорее согласились с другим, негласным, аргументом Огмоса: регулярной армией, которая после Гелладорской победы всё ещё не была полностью расформирована и стояла лагерем недалеко от Табелорна. Поэтому ни за Мадония, ни за жрецов никто всерьёз не вступился, предпочитая держать своё мнение при себе. Всё имущество культа было конфисковано, сам он был объявлен вне закона. Мадоний же бежал ещё дальше, на острова Мерраййи.

Последующие дни неутомимый Огмос укреплял своё положение военного диктатора. Вернувшись в столицу, он устроил пышные похороны Туирх-дон-Туирту, жёстко разобрался со сворой прихлебателей Мадония, заменил многих вельмож на ключевых постах на своих ставленников, обрисовал перед застывшими в струнку послами и чиновниками будущую политику, наконец возвысил провинциальный культ Кромоса, одного из Младших богов в стане Антрацитовой Королевы. Этим он ясно дал понять, что превыше всего ценит Космическое Равновесие и не намерен склоняться в пользу какой-либо из враждующих сторон Тысячемирья, будь то Драконы, Киты или совсем уж малоизвестные в Империи Абсолютные Гидры. Апофеозом Огмосова триумфа стала его коронация в древнем храме Тридцати Девяти Тысяч Ступеней, во время которой он взял себе тронное имя Лог-ярр-Белорн, что значит Идущий-к-Славе, и поклялся привести Империю к могуществу, сравнимому с эпохой Чёрных Легатов. Чтобы восстановить доброе имя последних, он ничтоже сумняшеся приказал переписать старые летописи и исторические труды.

А что же Балор? О нём ни слуху ни духу. Бедняга совсем свихнулся. Сначала он неприкаянно бродил по Эльгадору и окрестным лесам, затем его увезли на фронтир, в одну из захваченных у варваров Конических башен Дибара, нахождение в которых, по слухам, делает из людей безумцев, а из безумцев — будто бы снова нормальных людей. Там он провёл бессчётные дни, почти не притрагиваясь к пище, лишь бормоча нечленораздельные звуки или неподвижно уставившись в стену. Иногда к нему возвращалась какая-то частичка разума, тогда он зычным голосом собирал свои легионы, командуя наступление на вероломных Повелителей Джанга, у которых, по его мнению, томился в плену старый Император. Затем про него и вовсе забыли; нахождение в этих краях стало делом небезопасным — варвары осмелели, фронтир отодвинулся далеко к югу, а дибарские башни приобрели совсем уж дурную репутацию, поскольку, кажется, смущали умы путников даже на приличном расстоянии. Летавия честно носила трёхлетний траур по Туирх-дон-Туирту и своему несчастному супругу; её репутация как выдающейся женщины укрепилась ещё более; неудивительно, что по прошествии этого срока к ней посватался новый Император Лог-ярр-Белорн. Королевскую свадьбу сыграли всё в том же храме Тридцати Девяти Тысяч Ступеней, главный алтарь которого был теперь посвящён светлобородому Кромосу. И хотя положение дел в Империи оставляло желать лучшего — над полюсом вновь собирались чёрные тучи-лапы Уснагоя и Жруигмы, наглели мерраййские островитяне, в Паллавии свирепствовал неслыханный падёж скота, — эта свадьба по масштабам и великолепию празднеств превзошла многие торжества прошлых веков. И я там был, пил крепкий палеорик и закусывал волшебными внутренностями древесных крабов. Не видели меня? Да за колонной сидел, в апсиде!

 

Прошло ещё пять лет. За это время новый Император, опираясь на непопулярные, но действенные методы политической школы фа’тзя, ставившей на первое место земледелие и войну, значительно расширил границы государства: на востоке до реки Мелди, на юге до гор Келлим. Закеллимские княжества признали себя вассалами Империи. В то же время всё больше беспокоил север — оттуда доходили смутные вести о новой Орде, которую вёл за собой непобедимый Воин-за-Маской. Поговаривали, что это некий знатный имперский вельможа, которого в своё время обидел то ли Туирх-дон-Туирт, то ли уже Лог-ярр-Белорн, и который теперь вернулся ради кровавой мести. Чтобы случайно не вычислили его оставшихся в Империи родственников, он и скрывается всё время за маской. Такие слухи тяготили Огмоса. Он чувствовал смутную тревогу, поэтому однажды вызвал к себе первого советника и приказал:

— Отправьте хорлонский кавалерийский отряд в дибарскую башню — проверить нашего безумца. Пусть маги на месте вычислят, скончался ли он или сумел выбраться и бежать.

Так и было сделано. Через два месяца летучие хорлонцы вернулись и доложили, что никаких следов пребывания узника обнаружено не было; магические ритуалы также оказались тщетны. Это укрепило Огмоса в его подозрениях; он стал спешно собирать войска по всей стране, предугадывая нелёгкую войну с тем, кто когда-то был одним из лучших воинов Империи и держал в руке легендарную непобедимую Ваджру. Лазутчики и форпосты доносили, что бесчисленная Орда — много больше прежней, «гелладорской» — собирается на фронтире, клубясь, словно гигантский рой насекомых. И белловаров в ней было, как раньше игвов, а игвов — как варваров Фасци, а варваров Фасци — без числа и счёта. А ещё видели далианских мамонтов, что передвигаются на высоченных паучьих ногах; и плезнейских червей, буравящих толщу земли; и иссиня-черных башши’а, ночью становящихся невидимыми, что позволяет им легко вырезать целый лагерь. Предстояла кровавая бойня.

Император, по-прежнему бывший верховным главнокомандующим, сам повёл свои армии на север. Гелладорская равнина осталась в стороне — она казалась теперь слишком маленькой, чтобы вместить поистине чудовищное количество противников, собравшихся на этот раз. Варвары встречали имперские легионы на Керруленской низменности — абсолютно ровной соляной пустыне, бывшей когда-то дном большого внутреннего моря. Повсюду, насколько хватало взгляда, громоздились соляные столпы — единственные обитатели этих позабытых временем мест. Ни воды, ни живности, ни кусочка тени — не позавидуешь даже тем, кто отделается лёгкими ранами: лишние мучения им гарантированы.

Несмотря на то что у Орды было как численное, так и тактическое преимущество (они заняли это место раньше, успели рассредоточиться и понаставить ловушек), Огмос был уверен в боевых умениях и опыте своих легионов. За последние годы (по три сезона из четырёх в седле, в походах, в победоносных кампаниях) он превратил свою армию в настолько отлаженный механизм, что былые подвиги Чёрных Легатов, владевших территорией от полюса до полюса, уже не казались чем-то невероятным. И если у Балора (а Огмос был практически уверен, что за маской скрывается именно бывший эрл-герцог Биарнский) не приготовлено очередного сюрприза вроде Пустотной Ваджры, то Орде в этот раз не устоять. Он, Лог-ярр-Белорн, первый Император новой династии Солнечного Процветания, будет гнать варваров до самого их Гнезда, где разрушит и сожжёт все капища Белой Самки Жруигмы и её инцестуального выродка Уснагоя. Восстановить нарушенное Равновесие — это ли не благородная задача, доступная лишь подлинно великим личностям?

К императорскому шатру привели вражеского гонца. Смуглость кожи и пёстрые, неряшливые халаты на нём указывали как будто на варвара-синнеанца, но безукоризненный язык и насмешливый взгляд, которым он изредка обмерял Лог-ярр-Белорна, выдавали кого-то более близкого и знакомого. «Не мерраййец ли? — подумал Огмос, пристально разглядывая прибывшего. — Их послы клялись в вечной дружбе и обещали собрать тридцать отрядов лучников и пращников. Ещё бы, ведь двести сыновей их самых знатных семейств у меня в заложниках! Нет, это не может быть мерраййец — не посмеют, не решатся. Но как похож! Разгромив Орду, надо будет всерьёз заняться этим гадюшником».

— Наш великий вождь, непобедимый Воин-за-Маской, — сообщил гонец, — предлагает Его Вечности встречу один на один, дабы озвучить некие предложения, которые могут показаться Его Вечности не лишёнными смысла, если Его Вечность не желает понапрасну проливать кровь своих подданных, но готов оседлать коня разума, чтобы…

— Довольно! — стальным голосом прервал Огмос словоизлияния — нет, ну точно мерраййца! — Сообщи своему вождю, что завтра на рассвете я встречусь с ним на равном расстоянии от наших армий. Свободен.

Наутро, облаченный в полный боевой доспех, украшенный имперскими знаками отличия, Лог-ярр-Белорн медленно, на нетерпеливо гарцующей лошади, проехал в сторону темнеющей громады Орды. Вскоре от неё отделилась точка и стала быстро превращаться в фигуру всадника, тело которого закрывал широкий плащ, а лицо — причудливая маска — лик демона гхо-лхо. Два воеводы встретились на сверкающей солью равнине, остановившись в паре шагов друг от друга.

— Кто ты, дерзнувший бросить вызов могучей Империи? — начал Огмос. — Мне кажется, я знаю тебя.

— И да, и нет, — раздался глухой ответ из-под маски. — Ведь я уже не тот, что был раньше.

Голос показался Огмосу знакомым. Балор? Прошло столько лет… Но обиняков Огмос не любил.

— Снимай же маску, Балор! — воскликнул он. — Ты можешь прятаться от кого угодно, только не от меня!

— Как ты меня назвал? — насмешливо протянула маска. — Ты всерьёз думаешь, что я Балор?

— Конечно! Ты бывший эрл-герцог Биарнский, убивший своего дядю, Императора Туирх-дон-Туирта, помутившийся рассудком от тяжести подобного злодеяния, заточённый в башню и каким-то образом бежавший оттуда, а теперь возглавляющий алчную Орду и готовый уничтожить свою родину. Ты — Балор: цареубийца и предатель!

— Нет, это ты — Балор! — воскликнул тот, срывая с себя маску и открывая повзрослевшее и погрубевшее, но всё ещё красивое лицо… Мад-вир-Мадония. — Ты сам и есть эрл-герцог Балор, барон Огмос, граф Веруленский, Миссенский, Биарнский и Лептурский, безумный цареубийца, чья чёрная душа раскололась настолько, что правая рука не ведает, что творит левая!

— О, — продолжал, веселясь, Мадоний, — я знал, что ты не в себе, но не подозревал, насколько. А старик так слепо любил тебя, кто бы поверил в мои слова?! Мне пришлось не подавать виду, предаваться излишествам и развлечениям, чтобы раньше времени не стать в твоих глазах опасным соперником и не умереть прежде моего отца. А теперь я пришёл за законным троном, на котором сидит безумный узурпатор. Каким же демонам ты продал свой разум, Балор?

Император пошатнулся в седле. Сказанное Мадонием было за гранью его сознания. И всё же он вспомнил.

Он вспомнил, как, выпив напиток элокуты, рассчитывал планы контрнаступления, а потом, не видя выхода, призвал Повелителей Джанга; как мчался сквозь ряды врагов с алмазным клинком в руках, а когда тот исчез, отчаялся, понимая, какую чудовищную разыграл карту; как послал в столицу недоумевающего адъютанта с доносом на самого себя в безумной надежде, что его схватят, посадят, лишат всех званий и имущества; как мучился, зная, что нужно убить родного дядю, но решившись тут же после этого во всём признаться и понести самое суровое наказание… И как в итоге случилось худшее и непредсказуемое: он окончательно распался на две половины, одну из которых, Балора, упрятав в самые глубокие тайники своей души, а вторую, Огмоса, убедив, что Повелители Джанга были удовлетворены, а иного и не хотели. Но теперь Огмос вспомнил и вторую часть своего договора с Повелителями: кроме души того, кто назовет его трусом, они получают ещё и всё, чем он будет владеть на момент своей смерти. Вот почему в минуты просветления он так жаждал расстаться со всем, что имел, и уйти безымянным затворником; вот почему его вдруг настолько испугала перспектива стать Императором, что он на половину — Балорову половину — окончательно свихнулся и потерял всякое памятование. Но, вопреки своему истинному желанию, он — половиной Огмоса — всё же владеет Империей, а значит после его смерти она — на взлёте своего могущества и экспансии — перейдёт под контроль коварных Повелителей Джанга.

Всё это вихрем пронеслось в голове Лог-ярр-Белорна, двуединого Огмоса-Балора, ударило звенящим молотом в уши, вскипятило разум. Руки его безвольно опустились; Мад-вир-Мадоний, улучив момент, с наскока ткнул его саблей в грудь, но адамантов доспех с лёгкостью выдержал подобное испытание. Тогда мятежный принц развернул коня и, направив его галопом к своим, на лету крикнул:

— Тебе не жить, безумец, тебе не жить!

 

9.

Две гигантские армии, крича, вопя, свистя и оглушительно колотя оружием по щитам и доспехам, неслись навстречу друг другу. На той воображаемой линии, где передовые отряды противников должны были пролить первую кровь, неподвижно сидел в седле человек. Казалось, он был безучастен к своей судьбе, не вытащив даже меч из ножен. Однако она пока хранила его. Когда две живые волны сшиблись, в воздухе солёно запахло смертью. Мелькали копья, топоры и когти, взрывались фонтаны крови, летели отрубленные конечности — но Лог-ярр-Белорн оставался невредимым посреди этой вакханалии. То ли адамантов доспех, то ли удаль личной стражи, бившейся рядом, то ли воля Кромоса, одного из богов, присматривающих за Космическим Равновесием, была тому причиной — неведомо. Уже под Огмосом пал конь, уже всё его богатое одеяние оказалось залитым разноцветной кровью ордынских монстров, уже эпицентр битвы переместился на правый фланг, где командовал барон Лугерн, — а ошеломлённый открывшейся ему истиной Император невидящими глазами всё так же смотрел куда-то поверх сражающихся в безгоризонтную даль Керруленской низменности. Изредка отвечая точным ударом меча на чей-нибудь дерзкий выпад, он медленно побрел вперёд, к никому неизвестной цели. Вскоре он покинул область битвы и, предоставленный самому себе, всё дальше и дальше уходил вглубь великой соляной пустыни. Великий воин и полководец, победоносный и неуязвимый, всё же имел свою «элефантинову шишку»; туда и пришёлся «удар» восставшего Мадония.

Имперские легионы, лишившись верховного командования, сумели продержаться едва ли до вечера. Левый фланг оказался прорван: там вовсю хозяйничали башши’а, устроив массовую резню среди новобранцев и союзников Империи. На противоположном фланге, где стояли ветераны гелладорской баталии, пока удавалось сохранять строй, но и здесь положение было критическим: категорически требовался ночной отдых, а приполярное солнце никак не желало заходить, равнодушно освещая всё новые и новые ряды варваров, накатывавшие на истощённых легионеров. Центр потерял своё единство, разбившись на множество локальных очагов, в каждом из которых решалась задача уже не глобальной стратегии, но банального выживания. Бесславный для Империи конец был близок. Ренегат Мад-вир-Мадоний, непобедимый Воин-за-Маской, уже формировал авангард для быстрого захвата столицы — белокаменного Табелорна. И некому было совершить очередное чудо, воздев над головой клинок победы и несокрушимого духа и поведя отчаявшихся, но ещё не сдавшихся воинов Империи за собой. Ибо тот, кто это сделал в прошлый раз, теперь лежал ничком на сверкающей соляной простыне, и его жизнь медленно, красным ручейком, убегала из-под адамантового доспеха, чтобы в последний раз вспыхнуть в лучах закатного солнца. Вспыхнуть и погаснуть…

И тогда над Ордой внезапно заклубилась грозно-чёрная туча, так что вздыбились от животного ужаса даже далианские мамонты, а плезнейские черви мигом зарылись в землю. Стремительно разрастаясь, эта туча покрыла сначала поле брани, потом всю Керруленскую низменность, а вскоре и Империю целиком, вплоть до гор Келлим и немореходного южного моря. Я бы даже сказал, что эта туча покрыла весь Варахайм, если бы знал хоть кого-то, кто мог бы, проживая на внешних границах, свидетельствовать об этом. Но и без этих уточнений было ясно: Империя пала, на смену ей пришла новая сила, могущественнее и грознее прежней, а дикое нашествие Орды было лишь её предвестием и пробой. Когда же перестали пылать сожжённые варварами города и веси, когда потоки крови затопили леса Паллавия и Биарна, когда пал и был стёрт с лица земли Табелорн, тогда рассеялась страшная туча, и на пропитанный болью и смертью Варахайм снизошли его новые владыки — Повелители Девяти тёмных миров Джанга.

________________________________________________________________________________

каждое произведение после оценки
редактора раздела фантастики АЭЛИТА Бориса Долинго 
выложено в блок в отдел фантастики АЭЛИТА с рецензией.

По заявке автора текст произведения будет удален, но останется название, имя автора и рецензия.
Текст также удаляется после публикации со ссылкой на произведение в журнале