– Илья Андреевич, к вам Рогозин. Вы ему назначали на это время.
Пухленькая секретарша Марина едва протиснулась в дверь, даже не пытаясь зайти целиком, только показала округлое плечо и широкую физиономию. Впрочем, личико у неё было хоть и не ахти, но не такое уж страшное. Во всяком случае, не вызывало отвращения. То, что надо. Нельзя же совсем шокировать клиентов перед тем, как они попадут на приём к психологу. В остальном Марина полностью устраивала Илью Андреевича, как секретарь.
Испытывая на себе брезгливое безразличие со стороны клиентов-мужчин и снисходительную надменность женщин, она им в отместку неприступной крепостью стояла перед входом в кабинет. И туда, глядя на эту хмурую громадину, не рисковал зайти без разрешения ни один посетитель, каким бы бесцеремонным он не был.
Своему шефу Марина визитами не докучала, кляня неудобную дверь, чересчур узкую для её габаритов, и входила только по вызову. К тому же она не слишком привередлива в вопросе размера своей зарплаты, прекрасно понимая, что найти такую работу где-то ещё женщине с подобной внешностью весьма проблематично.
Для Ильи Андреевича, психолога со стажем, это не было какой-то тайной. Он прекрасно разбирался в людях, чему обязывала профессия, и не стеснялся использовать накопленный багаж знаний, чтобы извлкать выгоду.
– Рогозин? Да, да, пусть заходит.
Он ждал этого человека, ждал с нетерпеливым трепетом, сравнимым разве что с чувствами влюбленного мальчишки, предвкушающего романтику первого свидания. Тщательно готовился к встрече, обдумывая разные модели поведения.
Рогозин тоже врач, только хирург, а не психолог, и появился на приеме у Ильи Андреевича на прошлой неделе по рекомендации одного их общего знакомого. Врачом он был хорошим, даже талантливым, но испытывал некую неудовлетворенность в жизни, невзирая на то, что к тридцати двум годам уже сделал неплохую карьеру. Ему прочили место заведующего хирургическим отделением с дальним прицелом на кресло директора клиники. И всё же он чувствовал, что его что-то гнетёт, держит, мешает жить, не даёт вдохнуть полной грудью. Только вот что?..
Предварительная беседа с Рогозиным не выявила никаких серьёзных патологий, но заставила психолога обратить внимание на детские годы пациента, которые тот помнил из рук вон плохо. Чувствуя, что копать надо именно там, Илья Андреевич предложил ему прибегнуть к гипнозу, чтобы разбудить подсознание и уже оттуда выудить нужную информацию. Рогозин легко согласился. То ли не верил в гипноз, то ли сам хотел что-то вспомнить, но с готовностью улёгся тогда на кушетку и быстро вошел в транс. А всё, что произошло дальше, буквально потрясло Илью Андреевича, немало повидавшего на своём психологическом поприще.
Потрясло настолько, что растерянный он назначил Рогозину очередной сеанс не на следующий день и даже не на послезавтра, а только через неделю, чтобы самому как следует собраться с мыслями и хорошенько переварить всё увиденное и услышанное, прежде чем продолжать работу с подсознанием этого пациента.
В тот раз Илья Андреевич быстро распрощался с хирургом, поспешил вернуться в кабинет и запер за собой дверь, предварительно сказав Марине, чтобы никого к нему не пускала. Переведя дух, достал из сейфа бутылку коньяка, подаренную кем-то из благодарных клиентов и успешно пережившую несколько всенародных праздников, посещений старых друзей и даже пару аудиторских проверок… Помнится, в себя пришел лишь после того, как выпил половину её содержимого.
– Здравствуйте, Илья Андреевич, – Рогозин протянул руку.
– Добрый день, коллега, – психолог ответил крепким рукопожатием. – Прошу, присаживайтесь.
Он усадил пациента в удобное кресло, сам расположился напротив, в точно таком же кресле за журнальным столиком. Участливо поинтересовался:
– Ну что, Сергей, готовы продолжить наши процедуры?
– Я как пионер – всегда готов.
– Похвально, похвально. Помните, на чём мы с вами остановились?
Брови Рогозина задумчиво сошлись на переносице, но вдруг лицо разгладилось, на губах мелькнула виноватая улыбка. Психолог поймал бесхитростный взгляд карих глаз.
– Честно говоря, доктор, не совсем. Мы с вами решили заглянуть в прошлое, чтобы, как вы сказали, найти там корень моих переживаний, и начали с самого детства. Помню какие-то смутные образы, которые мелькали перед глазами. Я словно летел назад по своей жизни, нигде подолгу не задерживался. Что-то, как мне кажется, вспомнил, нечто важное… Но когда вы меня разбудили, это воспоминание ускользнуло.
– Ничего, – утешил Илья Андреевич. – Такое случается, если пытаться заглянуть в очень раннее детство, когда мозг ребёнка, только начавшего познавать окружающий мир, переполнен разнообразной информацией, не сложившейся в какую-то систему. Большинство взрослых, как правило, совершенно не помнят себя в столь юном возрасте.
Он сделал паузу, всматриваясь в спокойное лицо Рогозина. Кажется, тот не врал, и ничего из предыдущего сеанса в его памяти, действительно, не отложилось. Это хорошо. Подумав ещё секунду, психолог, наконец, решился:
– Ну, что ж, сегодня, если не возражаете, попробуем посетить более осознанный период вашего детства и посмотрим, не было ли там событий, которые могли наложить отпечаток на дальнейшую жизнь.
Согласие не прозвучало, поэтому пришлось спросить напрямую:
– Вы согласны, Сергей?
– Конечно, конечно, – встрепенулся Рогозин, сообразив, чего именно добивается от него доктор.
– Хорошо. Сядьте как можно удобнее и расслабьтесь… Закройте глаза. Вы слышите только мой голос, кроме него больше ничего вокруг не существует… Один… Когда я досчитаю до трех, вы начнёте погружаться в своё прошлое. С каждым новым счетом всё больше времени будет уходить назад… Два… На счёте «десять» вы увидите момент, когда с вами произошло нечто необычное, что сильно вас расстроило, напугало, удивило или обрадовало… Три…
…Десять!
Серёжка стоял посреди кухни и удрученно разглядывал валявшиеся на полу осколки папиной любимой чашки. Папа всегда пил чай только из неё. Она была самая большая в их семье, а для восьмилетнего Серёжки так и вовсе огроменная. Видать, папа оставил её здесь, когда завтракал перед работой. И надо же было дурацкому мячу, который Серёжка решил попинать в прихожей, заскочить в открытую дверь кухни. Вбежав туда следом, он с замиранием сердца наблюдал, как мяч прыгает на столе вокруг этой чашки, мысленно уговаривая резинового монстра тихо спуститься и ничего не уронить. Но по закону подлости круглый предатель немного поскакал, словно дразня мальчишку, последним затухающим движением толкнул посудину и оказался вместе с ней на полу. Мячу-то ничего не сделалось, а вот чашка разлетелась вдребезги.
Ну, всё. Сейчас мама прибежит, услышав звон разбитого стекла. Перед этим она несколько раз кричала ему из ванной, где стирала белье, чтобы он прекратил пинать по прихожей мяч.
– Ты что тут натворил, гадёныш?
Вот и она. Ой, что будет…
Мама быстро вошла в кухню, вытирая мыльные руки мокрым полотенцем. Увидев осколки на полу, ахнула и неожиданно отвесила хлёсткую затрещину. В голове от сильного удара загудело, но на этом Серёжкины мучения не кончились. За первым подзатыльником последовал второй, затем третий.
– Я же говорила тебе, я же говорила! – повторяла мать при каждом шлепке.
– Мам, я не хотел, – пытался оправдаться Серёжка, но та его не слушала, распаляясь всё больше.
В ход пошло полотенце, больно хлеставшее мальчишку по всем частям тела. Серёжка прорвался к выходу, пронёсся по прихожей, влетел в комнату и вжался в угол, глотая слезы, двумя ручьями катившеся из глаз. Мать не отставала, следуя за ним попятам, и уже снова замахивалась полотенцем.
– Мамочка, я уже в углу! – захлебываясь, с отчаянием прокричал Серёжка.
Его крик остановил руку матери, но не избавил, само собой, от неминуемого наказания, о чём она тут же и заявила раздражённым тоном:
– Чего стоишь и хнычешь? Иди убирай за собой. Сам напакостил, сам и порядок наводи. Отец тебе ещё ремня всыплет вечером, когда с работы вернётся.
Да, отец – это серьезно. У него удар не то, что у мамки. Как приложит раз ремнём, тут же полоска красная появится и не сойдёт три дня, а то и больше. А за чашку свою не одну полоску оставит. Серёжка уже чувствовал на себе жгучую боль в тех местах, куда, по его прикидкам, попадет отцовский ремень. Ощущение не из приятных. Он передёрнул плечами, вздохнул, предвидя неизбежное, и понуро поплёлся обратно на кухню.
Мама опять ушла в ванную достирывать бельё, пригрозив напоследок, что выбросит его мяч на помойку, и громко хлопнула дверью, заставив сына вздрогнуть.
Оставшись наедине с творением своих рук, а вернее ног, Серёжка склонился над осколками, поднял два самых крупных и приложил друг к другу. Осколки образовали половину посудины. Сложенные вместе они казались целыми, даже трещины не видно. Вот бы её склеить, да так, чтоб никаких соединений заметно не было. Тогда и вечернего наказания ремнём можно избежать. Как же Серёжке хотелось, чтобы папина чашка снова стала вдруг целёхонькой, как раньше. Вот так взяла бы и срослась по линиям разлома.
Он положил соединённую половинку обратно на пол и разжал пальцы. Вопреки ожиданиям она сохранила прежнюю форму, не распавшись опять на осколки, будто их действительно склеили. Ничего не понимая, Сережка ткнул пальцем сначала в один неровный край, потом в другой. Половинка чашки только мерно покачивалась из стороны в сторону, наотрез отказываясь разделяться. Мальчик поднял её к глазам, внимательно осмотрел и не увидел никаких следов соединения. Кажется, два обломка на самом деле накрепко слиплись, потому как осторожные попытки снова их разъединить ничего не дали!
Всё ещё не веря в своё счастье, но преисполненный надеждой на чудо, Серёжка быстро отыскал следующую отколотую часть и, прижав её к разлому, стал ждать, слушая громкое биение собственного сердца. Этот осколок тоже надёжно приклеился, не оставив и намёка на то, что когда-то лежал отдельно.
Дальше всё происходящее напоминало сборку детского конструктора. Серёжка перебирал куски, вертя их в руке и прикладывая то с одной, то с другой стороны, пока не находил нужный фрагмент, крепко прижимал его, а когда отпускал, тот уже сидел на своём месте точно влитой. Постепенно чашка начала обретать прежнюю форму. Так продолжалось до тех пор, пока с пола не были подобраны все осколки, а в руке мальчика не оказалась совершенно целая, без единой трещинки папина чашка. Даже мелкие сколы, которые неизбежно появляются на краях любой посуды, если ею долгое время пользоваться, куда-то подевались. Чашка выглядела совершенно новой. Не иначе она волшебная! Не зря же папа так ею дорожит.
Аккуратно поставив бесценный сосуд на середину стола, Серёжка медленно попятился к выходу, не отрывая взгляда от чашки, боясь, что все это лишь обман, и она вот-вот снова развалится. Ну не может же быть, чтобы так вот, без клея, при помощи одних только пальцев разбитая вдребезги посудина вдруг снова стала целой и невредимой. Однако та продолжала уверенно стоять на столе, сияя новенькими закруглёнными боками.
Не выдержав больше, мальчик повернулся и убежал в комнату. Там, сидя на стуле, он ловил каждый звук, напряженно вслушиваясь – не раздастся ли звон осыпающегося стекла. Вздрагивал при каждом стуке, но потом понимал, что это не посуда бьется, а мама тазиком гремит, и сразу успокаивался.
«Вот мамка обрадуется, когда увидит чашку целой», – думал Серёжка и сам испытывал радость от этой мысли.
Но когда мать достирала, развесила бельё и заглянула, наконец, в кухню, её реакция оказалась почему-то совсем другой.
– Ты где взял деньги на новую чашку? – напустилась та на сына. – И почему это ты ходил в магазин без спросу?!
– Я её склеил, – честно и не без гордости ответил Серёжка.
Но мама не поверила. Она метнулась на кухню и прибежала с чашкой в руке. Ткнула ею в лицо, крича со злостью:
– Ты что, совсем за дуру меня держишь! Как бы ты её склеил, если у нас даже клея такого нет? А трещины где? Я ещё могу отличить старую битую чашку от новой. Эта – новая! Отвечай сейчас же, откуда у тебя деньги? Ты их украл?!
Не дожидаясь ответа, мама ринулась проверять места, где хранила деньги. Убедилась, что все они в целости и сохранности, но это её не успокоило. С двойным упорством она продолжила наседать на сына:
– Ты ответишь или нет? У кого деньги спёр, подлец?!
Перепуганный Сережка только и мог твердить всё то же:
– Я её склеил…
Мать ещё долго пыталась добиться от него правдивого, как ей казалось, ответа. Уверенная, что сын что-то скрывает и нагло врёт в глаза, снова отхлестала Серёжку не успевшим высохнуть полотенцем и поставила-таки в угол до прихода отца. А он сквозь слёзы, срывая голос, продолжал доказывать своё, не понимая, почему мама так настойчиво отказывается ему верить и не радуется тому, что чашка теперь цела и невредима. Неужели было бы лучше останься она разбитой. В углу он плакал навзрыд, устав отстаивать свою правоту, испытывая жгучую обиду и боль в груди…
– Один! Вы просыпаетесь…
Резкий голос психолога выдернул Рогозина из гипнотического транса. Сообразив где находится, он облегченно вздохнул. Где-то глубоко в груди ноющей болью давал о себе знать неприятный осадок эмоций далекого детства, только что пережитых заново. В горле першило, а в глазах почему-то всё расплывалось. Часто моргая, вдруг почувствовал, что по щекам катятся слёзы. Что это? Он плачет? Достав носовой платок, принялся вытирать глаза. Чтобы скрыть неловкость, проговорил:
– Боже мой. Доктор, что вы со мной сделали?
– Всего лишь показал ваше прошлое, – с едва заметным волнением в голосе ответил Илья Андреевич. – На этот раз что-нибудь помните из того, что видели?
– Да, – после короткой паузы сказал Рогозин. – Всё помню. Господи, неужели это всё было на самом деле…
– Что вы имеете в виду?
– Чашка… Сейчас точно вспомнил, что я действительно в детстве разбил чашку отца и собрал её заново. Осколки буквально срослись у меня в руках. Разве такое возможно?
– Под гипнозом вы не смогли бы мне соврать, – только и сказал Илья Андреевич.
– То есть у меня был какой-то особый дар?
– Почему же был? Он всегда при вас, но вы им не пользуетесь. Похоже на психологическую блокаду. Очевидно, тут сыграл свою роль стресс, пережитый в детстве в результате неверия матери в то, что вы смогли восстановить чашку, и понесённого в связи с этим незаслуженного наказания. Об этом говорит и тот факт, что данный эпизод вычеркнут из ваших детских воспоминаний. Думаю, развивая в себе эту способность, вы со временем смогли бы восстанавливать не только неодушевлённые предметы. Отсюда и ваша неудовлетворённость. Чувствуете, что способны на большее, чем просто пользоваться достижениями прикладной медицины. Только представьте, вы бы заживляли раны одним прикосновением рук, безо всяких швов.
Рогозин запустил пальцы в шевелюру и какое-то время сидел молча, держа в руках склонённую голову.
– И что мне делать? – спросил глухо.
– Пока не знаю, – Илья Андреевич встал и нервно прошёлся по кабинету. – Для меня такая ситуация тоже внове. Никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным. Мне надо подумать. Советую и вам сделать то же самое. Возьмите отпуск, отдохните, поразмыслите на досуге, а там и я, глядишь, что-нибудь придумаю. Попробуем вместе решить вашу проблему. Если вы, конечно, этого хотите.
Погруженный в себя, Рогозин молчал.
– Сергей, вы меня слышите?
– Что? – пациент вышел из задумчивости. – Ах, да… Взять отпуск. Наверное, так будет лучше.
– Вот и хорошо. Недельки вам хватит?
– Не знаю… Возможно.
– Тогда через неделю снова ко мне. Буду ждать вас в среду. Скажем, часика в три. Устроит?
– Да, вполне.
– Обязательно приходите. А сейчас прошу меня извинить, жду очередного пациента, – Илья Андреевич вежливо взял Рогозина под руку, давая понять, что тому пора покинуть кабинет.
– Да, конечно… – всё ещё под впечатлением от сеанса Рогозин поднялся с кресла и в сопровождении психолога доковылял до двери.
На прощальное рукопожатие он ответил вяло, чисто механически, после чего побрёл мимо Марины в коридор.
Никакого очередного пациента на самом деле Илья Андреевич не ждал. Просто возникла необходимость побыть наедине. Закрыв дверь за Рогозиным, он упёрся в неё рукой и с облегчением перевёл дух. Немного постояв так, медленно подошёл к журнальному столику, наклонился, заглянув под него.
Она стояла там, на полу, куда он её и спрятал перед тем, как разбудить плачущего Сергея. Чашка, осколки которой его сегодняшний необычный пациент так легко срастил много лет назад. Чашка, которой здесь в принципе не могло быть, но она была, ведь он её видел и держал в руках. Чашка, которая постепенно на его глазах появлялась из воздуха на журнальном столике по мере того, как загипнотизированный Рогозин излагал её историю.
Да, этот человек способен не только восстанавливать предметы, но и создавать их практически на пустом месте. Материализация сознания. Фантастика! И он совсем ничего не знает о своих уникальных способностях. Надо будет поработать над методикой психологического воздействия, чтобы найти верный подход. Такой шанс выпадает раз в жизни. Грех будет им не воспользоваться. Но нужна чрезмерная осторожность. Кто знает, что вздумается материализовать пациенту, когда они начнут исследовать более зрелый период его жизни. Службу в армии, например. Вряд ли от кого-то утаишь, если здесь, в кабинете психолога, вдруг неизвестно откуда появится танк или ракета средней дальности с ядерной боеголовкой. Надо бы подробно изучить биографию этого Рогозина. В таком деле спешка ни к чему. Осторожность и еще раз осторожность.
Илья Андреевич достал чашку из-под стола, повертел, осматривая. Действительно, как новая. Открыв сейф, задумался, глядя на полупустую бутылку коньяка внизу, решая прикончить её сейчас или оставить для другого случая, затем перевёл взгляд на верхнюю полку, где стояла модель машины.
Простая детская игрушка на вид, точно копирующая известную, но давно устаревшую отечественную легковушку. От оригинала её отличали только размеры. Он успел хорошенько изучить её при помощи лупы и пинцета, обнаружив под капотом миниатюрный, вполне работоспособный двигатель внутреннего сгорания, а также другие агрегаты, на которых имелись даже заводские маркировки. Это и был первый сюрприз от Рогозина, так ошеломивший психолога.
В тот раз под гипнозом пациент поведал Илье Андреевичу историю своей любимой машинки, которую сломал, разозлившись на то, что у неё не крутились колеса и не открывались дверцы с капотом, а потом собрал заново, но уже в том виде, в каком ему хотелось. Тогда рассказ пациента сопровождался материализацией этой машинки, на поверку оказавшейся действующей моделью. Нет, не мог ребенок трёх лет отроду без соответствующих технических навыков собрать настоящий работоспособный автомобиль, пусть и уменьшенный в десятки раз по сравнению с оригиналом. Наверняка Рогозин облёк свою игрушку именно в такую форму только сейчас, при её воссоздании в этом кабинете. Впрочем, он и теперь вряд ли отличался слишком углублёнными познаниями в технике, поскольку являлся врачом, а не механиком. Поэтому, кто его знает…
Поставив чашку рядом с моделью, Илья Андреевич запер сейф на ключ. Пусть этот железный ящик станет хранилищем коллекции материализованных Рогозиным вещей. По крайней мере, на первое время, а дальше будет видно.
Как профессиональный психолог он умел разбираться в людях. И по опыту знал – если в чём-то хорошо разбираешься, то можешь этим управлять.
