Ой да князюшко ты наш
Картинка была трагикомическая. Княжие кмети, одетые разномастно и кто чем, будто наспех, вооруженные, спешившись, прощались с родными. Кони их, волоча поводья, разбрелись вокруг детинца. Слышался то плач в полуистерике, то смех нетрезвый, а то и песня забубённая срывалась — как плохо объезженный конь с повода.
Но наособицу выглядел сам князь. Он сидел уже на коне. Синее корзно заштопано у полы; вместо запоны у плеча — большая бабья булавка. Князь безбород. Его нижняя челюсть толсто перевязана красным цветастым платком. Оттого говорить он не может. Смотрит с коня на жену свою Ольгу, на дочурку, сонно плачущую на крыльце, и не знает, то ли спешиться ему и еще раз обнять родных, то ли играть уже сбор дружине.
Монгольские нукеры вон давно уже на конях, и те уросливо роют мерзлую землю копытами. И сам Телебуга, воевода-царевич, что-то уже кричит ему, князю, взмахивая плеткой.
Какая-то баба подошла и вдруг заголосила:
— Ой да князюшко ты наш болезный, да куда же ты, родимый наш, в злющей немочи-и…
— М…м…м… — промычал ей что-то князь и махнул рукой – замолчи, мол, дура, не трави душу.
Ноябрьское утро только занималось во Владимире Волынском. Рано поднял город Телебуга, затевая свой поход на Польшу.
Княжеской дружине приказал он следовать за ним и злобно щурил теперь глаза, озирая редкую, ленивую и пеструю толпу ратников князя Владимира и его самого, будто плетью поднятого со смертного одра.
Ольга молча плакала, держась за стремя.
Ей ли не знать, как муторно сейчас на душе у ее Иванушки. (Владимир — было его княжое имя, а крещеное — Иван. Наедине она звала мужа Иванушкой, а он ее, ненаглядную Милавой).
Уже год, как из-за какой-то напасти начала гнить у князя нижняя челюсть, причиняя жестокие страдания. Несколько слов сказать дружине, татарскому ли послу — для него мука-мученическая. С ней, Ольгой, да с дочуркой своей приноровился разговаривать почти не угнетая челюсть, где жестом, где мимикой или взглядом — душа любящая другую любящую душу всегда поймет. Но ведь он — князь! От забот удельных, от напасти татарской в детинце ведь не спрячешься. Сколько могла, брала на себя Ольга его княжие труды.
