Трибуну соорудили за день – и это при дефиците досок и вообще любых строительных материалов на острове. Всё везут с континента на кораблях или вертолётах.
Полковник бегал по трибуне как заведённый. На заднем плане толпились штабные офицеры. Командиры подразделений застыли возле своих подопечных. Часть некомплектная – в нашей роте связи едва насчитывалось тридцать человек, то есть один взвод.
Ранняя дурацкая осень. Молочное небо над головой. Нехороший ветерок – с материка. Над Тятей курится дымок. Геологи, работавшие на склоне, убирают палатки. Офицеры опасливо поглядывают на вулкан: не дай бог. Главные учения на острове – команды «цунами» или «землетрясение». По сигналу тревоги мы выпрыгиваем из коек, хватаем сапоги и форму и в одних кальсонах, как олени, несёмся на ближайшую сопку, чем выше, тем лучше.
Новый полкан на Тятю и на лагерь геологов не глядит – не понимает. Он явился на вертушке в обед. Сапёры как раз приколачивали к трибуне тонкие перильца. Невысокий полковник с выпученными глазами решительным шагом направился в офицерскую столовую – видимо, по карте изучил расположение части. Или в российских гарнизонах всё одинаково, как в армии Древнего Рима. В столовой он провёл три часа. Там и знакомился со штабными. Затем полк построили, и вот он бегает перед воинами, кричит:
– Положение сложное! Воевать надо уметь! И уметь надо воевать! С этой минуты немедленно рас-консер-вируем боевые точки прошлых лет! А вдруг – подводные лодки врага! Десант! Все доты, дзоты, узлы связи, артиллерийские позиции! Мы – цитадель в море! Пока я ваш начальник, никого старше меня! Вы начали читать конкурсный рассказ. В конце произведения обязательно поставьте ему оценку!посмотреть условия конкурса
Слушая полковника, я вспоминал Салтыкова-Щедрина. При словах «узлы связи» наш капитан явственно вздрагивает; он стоит слева от меня, и я его отлично понимаю.
После представления капитан, пряча глаза, командует:
– Лаптев и Миронов, бежите по линии, проверяете кабель. Возьмите запасную катушку, он, конечно, весь в дырах. Качинский, ты сядешь на коммутатор, позывной – «Словолит». Знаешь старый коммутатор?
Качинский – это я. Старый коммутатор я знаю. То есть спускался как-то в землянку, из любопытства поковырялся в древней технике.
– Товарищ капитан, – гнусавлю я, – да что там сидеть? Он ржавый, погнил весь за столько лет.
– Костя, – говорит капитан, – сделаешь коммутатор, первым пойдёшь на дембель.
Все хохочут. Мы с капитаном тоже смеёмся. Я знаю, что пойду на дембель последним; просто потому, что я прилежный телефонист. В первую очередь домой провожают разгильдяев и раздолбаев. Миронов и Лаптев – отличные ребята, но они не перфекционисты, то есть они, конечно, прозвонят всю линию, починят драный кабель, но забудут про боковые ветки, которые ведут к сторожевым вышкам. Или ещё какую-либо мелочь упустят. А капитан – он радийщик. Его хлеб – рации, а не телефоны. Мой хлеб – телефоны. Кто ж меня отпустит до крайнего дня?
– Товарищ капитан, – гну я своё, – кому нужен ржавый коммутатор? Неделю надо с ним возиться, не меньше.
– Вот, Качинский, и занимайся, у тебя до дембеля времени много. Ты слышал, кто на острове главный? Шагом марш! – отборным матом отвечает мне капитан.
– А ужин?!
– Ужин доставит на боевое дежурство дневальный.
Во дела! Надел бушлат, закинул в карман любимые плоскогубцы, отвёртку, кружок изоленты. Прихватил полевую сумку. Вроде всё. Пошёл к дневальному – он салажонок, в армии первую неделю. Говорю ему:
– Ужин не забудь принести на точку. Ребята покажут. Направление – за Тятей. Там холмик с железной дверью.
– Так точно, товарищ старший сержант! – козыряет.
Идиот! А что делать? Нет у меня времени учить его человеческому языку. Лаптев и Миронов научат, им до весны лямку тянуть.
Погода всё та же – мрачная. Вот за что я не люблю службу – за чужое небо. Родина, говорят. Моя родина – синяя, облака белоснежные, высокие, ветерок радует, ласкает. Река – сладкая; прыгнешь в неё с обрыва – и млеешь, как на девушке. А здесь? Не реки, а ручьи – два метра шириной, по берегам грудами валяются распоротые туши лосося. А те ручейки, что с вулкана бегут, ещё и серой воняют. В бамбуках бродят какие-то чёрные медведи или ещё кто; папоротник ростом выше человека, как в эпоху динозавров, – тьфу! И вечный ветер! Ладно бы с океана – обычно он тяжёлый, бессильный, падает у твоих ног мокрой тряпкой, а с материка дует ветер злобный, холодный, резкий, как наждак.
Некстати вспомнил о ветрах – тут же налетел шквал, такой сердитый, что пришлось нагнуть голову низко к траве, как пасущемуся коню. Зима ещё не началась, и это хорошо, а то бы пурга обязательно нагнала массу колючей, мерзкой крупы. Дождь тоже где-то завис, лишь изредка горсточки влаги разбиваются о лицо.
Влез я в эту землянку. Нажал выключатель – свет горит. Чудеса. Видно, капитан или кто другой всё же побывал здесь раньше, отладил аккумуляторы. Логово это выкопали в незапамятные времена, когда мобильники ещё в проектах не существовали, и в телефонном мире господствовала проводная связь. Бункером это сооружение назвать невозможно: размер два на три, высота два метра, и никакого бетона; стены сплетены из плотно подогнанных стволов бамбука, замазаны глиной, а над головой – настил из брёвен. В углу – допотопный коммутатор, железный, толстостенный, как легендарный автомобиль «Победа».
Салага притащил котелок, когда на панели аппарата затлел зелёный рабочий огонёк, а я уже зверски хотел пить. На острове главная солдатская проблема – вода. С трёх сторон – океан, с четвёртой – море, солонее соли. Поэтому пресная водичка дороже шампанского. Добывают её из глубоких скважин насосами, которые тарахтят и часто барахлят, потому как старьё. Утром солдатам дают бурду под названием кофе: половину эмалированной кружки. Разумеется, это не кофе, а цикорий со сгущённым молоком. Кавказцы – они по традиции хозяева на кухне – молоко экономят, и напиток имеет специфический цвет помоев. В обед солдат получает половину той же кружки компота. На ужин – половину кружки чаю. Получается в сутки около половины литра жидкости. Ни один дед, то есть старослужащий, не отберёт у салаги эту жидкость – она святое.
Но вот ужин – и где моя законная порция чаю?
– Что ты мне приволок? – кричу я мальчишке.
– Каша. Вот. И рыба сверху.
– А чай?
Красную рыбу никто в армии не ест – приедается за три дня. Её солят по осени в сальных бочках, и каждый вечер на солдатский стол – десять бойцов – дежурные брезгливо кидают вонючую рыбину. Воины цедят горячий сладкий чай – по капле – в полной тишине, к горбуше не притрагиваются. Её после ужина забирают, а завтра снова швыряют на столешницу. И вот этот придурок вместо чаю и хлеба притащил кусок сухой солёной горбуши! Видимо, чтоб я сдох от жажды.
– Что ж ты наделал, – говорю парню. – Сам-то хоть пил?
– Пил, – отвечает.
Я знаю – теперь посылать его за чаем бессмысленно: будь я хоть трижды дедом и трижды лучшим телефонистом, в столовой чаю больше нет ни для кого, и чистой воды тоже нет. Пить сырую мутную водицу из гнилого ручья – нельзя. Увидят, что салага пьёт, – бьют. Потому что дизентерия в части никому не нужна – проходили, знаем. И что делать?
– Утром я отдам вам свой кофе! – заявляет вдруг этот аника-воин.
– Не вздумай! – ору я. – Никогда никому ни одной капли своей воды – всю службу! Нельзя! Ни сержанту, ни деду, ни чёрту! Вода – святое! Пшёл прочь!
… Крыса пришла в полночь. Уже отзвонился чокнутый полковник – проконтролировал исполнение приказа, отправился на боковую капитан, спала вся тысяча богатырей на острове, дремал караул, а я не мог смежить веки, страдая от жажды. Крыса вылезла из угла и добродушно попросила у меня есть. Я подумал и вывалил перед ней рыбину. Шушара благодарно, по собачьи взяла кусок в рот и утащила в нору – детям или подруге. Я мысленно одобрил её поступок. Скоро крыса вернулась.
– У тебя воды нет? – спросил я её. Крыса не ответила. Я открыл перед ней котелок с кашей. Она аккуратно принялась ужинать. Я тоже хотел есть, но гораздо больше я хотел пить и знал: есть нельзя. Крыса не страдала жаждой, ей требовалась пища. Она прикончила всю порцию и льстиво поблагодарила меня, постучав хвостом о дерево. Дерево? Дырка, из которой животное появилось в моей землянке, была в двери – старой, замазанной землёй и глиной, едва заметной. Но всё же это была дверь – из окаменелой лиственницы. Я толкнул её, и она рухнула, открыв передо мной длинный коридор. Я вгляделся – и ничего не увидел. Вслушался – и почуял далёкое журчание подземных вод. Они чистые, их можно пить без опаски.
Не без волнения вынул я из чехла штык-нож: он у меня постоянно болтается на поясе, нужен для зачистки проводов; из сумки достал фонарик. Вздохнул и шагнул в тоннель. Гладкие, словно обожжённые стены, ровный потолок, пригибаться не приходилось. Скоро увидел крысят, терзающих скелет моей рыбины. Они не обратили на меня внимания. Я миновал их и метров через сорок услышал явственный звук капель – будто родной уральский дождичек гвозди вбивает в лужу. Ещё один переход – и в лучах фонарика передо мной предстало кожаное ведро, подвешенное на грубый крюк. Вода сочилась в ведро с потолка, давно переполнила его и лилась на пол. Я кинул в ножны штык и припал к ведру.
Мне показалось, что я выхлестал литра два, прежде чем заставил себя оторваться от ледяного сахара влаги, и то лишь потому, что побоялся застудить горло.
Вытерев губы и заодно смочив лоб, я наконец задумался о том, что должно было прийти мне в голову в первую же секунду: кто прорыл ход, кто подвесил ведро, что вообще происходит? Уж не сон ли меня одолел? Я напряг все свои органы сразу – обоняния, осязания, слуха и прочие, какие есть. И немедленно услышал топот множества маленьких ног: на меня из глубины тоннеля мчалось подземное воинство. Не выпуская из рук ведро, я повернулся и побежал назад. Они летели быстрее меня, обгоняя меня, и когда я ворвался в землянку, сотни крыс дисциплинированно сидели на лестнице, на полу, на коммутаторе – всюду.
Всем слишком хорошо известно, почему бегут крысы; без раздумий я вскарабкался по ступенькам и распахнул люк; крысы выскакивали наружу прямо по моей спине, по голове, по рукам. Выбрался наконец и я, осторожно поставил ведро – в нём плескалась добрая треть воды.
Тятя курился. Дым и пар поднимались над жерлом вулкана, всё чернее, всё быстрее, вот уже полетели в небеса булыжники, красные языки пламени плотоядно облизали края туч. Крысы задержались возле меня не более минуты, и всем многочисленным стадом неторопливой рысью поспешили в противоположную от вулкана сторону, на крутую сопку.
Земля подо мной разогрелась, как под грешником, в воздухе запахло сероводородом, из входа в землянку потянуло дымом и угарным газом. Я опустил в люк голову: далеко-далеко что-то хлюпало, хрюкало и посвистывало. Впечатление, что остров – крышка котла с кипящей похлёбкой, и сейчас эту крышку снесёт к чёртовой матери, потому что приподнять её и выпустить пар некому. Нужно двигать вслед за крысами, решил я, всё равно в расположении части уже объявлена тревога, и полк в кальсонах шпарит на соседнюю высоту. Не до связи. Я вновь оглядел окрестности, ухватил драгоценное ведро и…
Из распахнутого люка высунулись маленькие грязные пальцы. Затем появился лохматый затылок, и наружу выкатился мальчонка лет десяти. За ним поднялся мужчина, и тут же упал, закрыв ладонями лицо. Он рыдал – в голос. Мальчик сопел и отдувался. Он увидел меня и вздрогнул. Двумя руками я подал ему ведро с водой. Он не отказался. Пока малец пил, я разглядывал мужика. Ночь уже пятилась на запад, зарево над вулканом добавляло света, так что кое-что можно было рассмотреть и сообразить.
Человек был смугл до черноты, но не африканец; рост имел скорее средний, чем низкий или высокий; телосложение крепкое, мускулистое; куски одежды едва прикрывали пах; голова его совершенно заросла жёсткими волосами, очевидно, что парикмахер никогда не касался этих звероподобных джунглей; к тому же незнакомец имел пышную бороду и усы – не хуже казацких; вполне европейский нос; в довершение картины его тело пучками засеяли не то волосы, не то шерсть; обувь отсутствовала.
Пока мужик голосил, мальчонка напился и тронул его за плечо. Тот поднял на меня глаза. Очень трудно подобрать слова для характеристики этого взгляда. Есть такая порода собак – бассетхаунд. Бесконечная печаль и безропотность живут в ромбовидных тёмных глазах собаки. Невозможно представить, чтобы этот меланхоличный пёс укусил тебя или хотя бы показал зубы. Вот такая голая, без примесей доброта струилась на меня из влажных глаз жителя подземелья.
В тоннеле бушевал огонь. Почва раскачивалась под ногами. Ревел взбешённый океан. Багровая лава заполнила яму с убогим коммутатором и грозила выплеснуться наверх.
– Кровь, – произнёс лохматый туземец и строго уставил палец вниз. – Кровь Земли злая.
– Так ты русский?! – изумился я.
– Нет, айн, – отвечал он густым басом, с излишним достоинством, как мне показалось в тот момент.
На уме вертелся не один вопрос, однако нужно было спасаться. Айн взял мальчика за руку, и мы посеменили по крысиному пути. Справа и слева шумели жёстколистные бамбуковые дебри. Тропа дрожала под ногами. Зарево обнимало едва ли не половину неба. На склонах вулкана рычали потоки лавы. На горизонте ревели армады разъярённых волн. Островок уже не казался мне крышкой кастрюли; это была ореховая скорлупка в огненном вареве, она кренилась в хаосе – вот-вот зачерпнёт бортом и перевернётся; однако скорлупка ныряла другим бортом, и я молил бога, чтобы она не рухнула в космическую бездну. Вместе с островом шаталось сердце – подобно грузному маятнику в груди.
Наконец мы добрались до вершины утёса и устроились под надёжным с виду валуном. Узкий козырёк нависал над нашим убежищем, спасая от летевших с неба зарядов.
– Кто вы? Откуда? – отдышавшись, спросил я лохматого собеседника.
– Первые люди, – отвечал он по-прежнему важно. – Наше племя прибыло тысячи лет назад, столько тысяч лет, сколько волос в моей бороде. Увы, в бороде нет силы, и удачи тоже нет. И у айнов нет удачи, нет силы.
– Не понял – откуда вы прибыли? – переспросил я бомжа, не поверив ни единому слову.
– Старики говорят: с Кроткой Звезды. Айнов было много. На Кроткой Звезде не оставалось и лоскутка пространства. А на Земле – простор. Племя зажило счастливо и забыло, как строить корабли, города и дороги. Но злая Земля родила других людей, похожих на нас, однако с кровью, отравленной желчью. Бывает так: кто-то взял бутыль из-под доброго вина и наполнил её уксусом. Новые люди убили нашего тойона, и другого, и третьего. Потом заставили нас искать для них пропитание и смеялись над нами. Мы не умеем убивать и ушли на север…
Остров содрогнулся под нами от особенно сильного взрыва. Я взглянул на Тятю и замер: над разбухшей раной его жерла показался вертолёт – тот самый, на котором явился с материка полковник. Лопасти вертушки вращались с бешеной скоростью, с жутким свистом, но не могли перебороть жаркого вулканического смерча. Вдруг смертоносный выхлоп из адских глубин закрутил винты в обратную сторону и отшвырнул железную стрекозу с такой силой, что она рухнула в сотне метров от Тяти в глухие заросли ёлок и папоротника. Напрасно высматривал я в дымном сумраке горящего леса признаки движения пилотов или пассажиров – всё было мертво.
Между тем, собеседник сохранял внешнее спокойствие. Мальчик занялся странной игрой: вытянул перед собой руки и призывно шевелил пальцами; скоро под его ладонями собралась дюжина крысят; по движению его кистей животные принялись забавно маршировать на задних лапах; они прошлись вперёд-назад, начали приседать, наклоняться, приплясывать, вроде как заниматься аэробикой или утренней зарядкой.
Как ни бы я потрясён гибелью вертолёта, игра мальчишки увлекла меня.
– Как тебе это удаётся?
Маленький оборванец устремил на меня печальный взор чёрных очей и зажал ладонями мои уши. Спустя несколько секунд я ощутил, что горячий стук в висках замедляется и тело наполняется истомой. Веки отяжелели. Через минуту я уснул – посреди грохота, рёва, молний и смерти.
Я спал не более четверти часа – ничего не изменилось вокруг меня, но изменилось внутри: я почувствовал бодрость и почти веселье. Страх, томление и растерянность покинули моё сердце.
– Но как вы очутились под землёй? – обратился я к туземцу.
– Нас гнали злые люди, жгли жилища, и мы шли на север, на север. Чем севернее мы уходили, тем хуже рос рис. Тем злее преследовали нас новые племена. Земля старилась и рождала чудовищ. Мы пришли на этот остров. Хорошо жили, но рис здесь не растёт. Приплыли японцы с соседней земли, сказали: вот рис, айны любят рис, работайте – и мы будем кормить вас рисом. Мы работали – рубили лес, ловили рыбу, морских животных, делали всё, чтобы есть рис. Японцы давали мало риса, меньше и меньше, а били чаще и чаще. Мы терпели. Однажды пришли другие люди, тоже злые – сражаться с японцами.
– Как это произошло?
– Утром погнали нас палками на работу. Видим – в море судно. Большой корабль. Гнев раздувал его паруса. Белый флаг с синим крестом реял на ветру. Двенадцать пушек ударили с бортов, ядра разметали дома японцев и наши юрты. Небо раскололось. Дым застлал остров. Японский тойон построил отряд и ожидал высадки врага. Пираты не сошли на берег, пока не перебили японцев из ружей и пушек. Самурай прилюдно выпустил кишки.
– Когда это случилось?
– Старики говорят: десять раз по двадцать лет. Потом шлюпки пристали к берегу. Главарь Хвостов кричал: переколоть раненых! собрать пожитки! Разбойники взяли всё, что нашли: пшено, халаты, штаны, чайники. Наши люди плакали на этом утёсе. Да, японцы били нас палками, морили голодом, заставляли рубить деревья, а сами спали. Айны терпели. Но злодеяние чужаков сокрушило дух племени. Наш путь окончился: ни на севере, ни на юге, ни на западе места для айнов нет. На востоке – океан. Тойон сказал: уйдём под скалы; добрым айнам нужен крепкий свод над головой, а злым людям оставим пустое небо над ними. Кровь Тяти выжгла внутри острова пещеры. Они ведут к подземному озеру. Там тепло и светло, зола и жир, растут картофель, лук и репа.
– И вы провели под землёй двести лет?
– Зачем двести? Жуткий корабль ушёл, и мы поднялись к луне и солнцу. Когда чужаки приплывали опять – редко, мы прятались в подземную деревню. Потом за мысом поселились мирные рыбаки, почти добрые, как айны. Мы учились у них русской речи, менялись жемчугом, мехом, едой. Слышишь – хорошо говорю: я умный, много ходил к рыбакам.
– А мы-то думали, что это чёрные медведи в бамбуках лазят!
Робкая улыбка осветила задубелое лицо туземца.
– Пойми, то нападение русского брига было случайным, – сказал я. – Моряки выполняли приказ. Они сражались за родину. В другой раз они пощадили бы айнов.
– Не надо сражаться за родину. Родина сама защищает своих детей. Разве крысы могут спасти остров? Нет. Остров защищает животных. Мы устали жить в вашем земном аду и попросили Кроткую Звезду защитить нас. Родина обещала, скоро прилетят корабли, заберут нас отсюда, – и мужик жестом показал на горевший лес, на бурое марево, на содрогавшийся вдали океан. По другую сторону вулкана прогремела серия взрывов, и над островом выросли чудовищные грибы, подобные атомным; это на складах полопались от жара бочки с горючим.
– Был другой раз, ещё прежде брига с Хвостовым, – продолжил айн со вздохом. – Приплыли на байдарах казаки, обросшие, как я, – бородач с удовольствием огладил великолепную чащу на своей физиономии. – Тойон велел вынести шкуры морских бобров, рыбью кость, жемчужные раковины – торговать. Казаки ну хохотать. Покидали наши товары в лодки, а взамен ничего не дали – ни пороху, ни муки. Говорят: ясак царю. И пошли в наши юрты – ещё искать. Женщины сказали: нет. Тогда их тойон по имени Чёрный приказал связать двух наших женщин и стегать розгами. Племя разбежалось – кто на сопки, кто в море. Которых поймали, связали верёвками. Кто-то умер от горя, кого-то сбросили со скал. Чёрный тойон радостно кричал: «У нас по-русски так водится»! Плохо – мы всё горе помним.
– Это же давно было, в дикие времена. Теперь всё иначе. Никакого грабежа. Разве я тебя обижаю? Пойдём к начальнику, построишь дом, получишь паспорт, будешь гордиться своим родом.
– Зачем гордиться? Айны смирнее овцы, меньше зайца, ниже травы. Прятаться надо. Наши предки оказались первыми на Земле, но родились-то они не здесь. В наших жилах течёт кровь Кроткой Звезды. Если бьют, закрой глаза и умирай. Можно плакать. Если бы не было ветра, не сломился бы человек. Но для нас всюду ветер. Только Отец спасает нас.
– Какой Отец?
– Тятя. Мы с ним договариваемся. После большой войны сюда прислали солдат; называется застава. Они привезли пушки, рыли ямы. Стреляли в воздух – учились убивать. Тяте это не понравилось. Нам тоже. Тятя сказал нам: позову волну, она смоет с острова их заставу. Пришёл цунами, пушки утонули, солдаты утонули, большая лодка утонула. Долго было спокойно. Опять пригнали много солдат, и тебя тоже. Называется полк. Тятя снова сказал нам: напугаю солдат, не уйдут – позову волну.
– Господи, вы разговариваете с вулканом?
– Тятя живой. Как деревья, как грибы в лесу. Как ты или я. Почему бы с ним не говорить? Его дух суровый, но честный. Берёмся за руки. Он как бы спит, мы как бы спим, но он видит нас, а мы видим его. Вот так. Закрой взгляд и гляди.
Айн взял мою руку, в другую мою руку сунул свою ладошку пацанёнок. Я зажмурился. Сперва меня накрыла тьма. Затем беззвучно выплыло пламя, в котором очерчивались профили покорёженных танков и опрокинутых орудий. Среди них дымились обгорелые тела нескольких воинов. Я невольно вскрикнул и вырвал руки.
– Тятя пугает солдат.
Мне стало зябко.
– А где другие айны?
– Прячутся под сводом. Мы спали в крайней юрте, не успели в убежище.
– Сын?
– Сын, – ответил айн. – Все малые – сыны, все взрослые – отцы, все женщины – матери. Жеребёнок вырастет – добрый конь будет. Ради кого я горевал, моим приятелем станет, – он взъерошил волосы парнишки.
Я снял с пояса штык-нож с солдатским ремнём и протянул их простодушному человеку. Накинул на плечи гавроша свой бушлат. Глазёнки его загорелись. Что ещё мог я им дать?
Землетрясение постепенно улеглось. Тусклая чужая природа окружала меня. Низкое, в рваных тучах небо, серые проплешины пепла на зелёном бамбуковом ковре, оглушительная – после грохота и рёва извержения – тишина. Я повернулся и поспешил в распоряжение части: там наверняка на счету каждая пара рук.
Слава богу, скоро дембель.
Спустившись с горы, я обернулся: на фоне жиденького рассвета выделялись фигуры последних людей племени, бог весть как и откуда явившегося в наш жестокий мир и погибшего почти полностью. Эти двое одновременно вздёрнули руки в знак прощания: мужчина с лохматой, медвежьей головой и подросток в бушлате ниже колен.
Выживут ли они? Прилетят ли за ними сородичи с загадочной Кроткой Звезды? Существует ли она вообще? Может быть, всё это сказки, обычные мифы и легенды первобытных народов? Но ведь знали отец с сыном о катаклизме, но ведь маршировали крысы по немому приказу мальчонки, но ведь видел я разбитые танки, когда не мог их видеть, – сквозь тяжёлый конус огнедышащего великана… Но ведь поверил я, и поверил безусловно, что однажды в небе над островом бесшумно зависнут дивные звездолёты…
Внезапно тропинку мне заступил странный человек: невысокий, пучеглазый, оборванный, испачканный гарью, он брёл прямо на меня, как лунатик. Я шагнул было в сторону, но тут же узнал его и громко спросил:
– Товарищ полковник, вы контужены?
Он молча вращал очами.
– Пойдёмте, вам надо к доктору. Я провожу вас.
Главный человек на острове не понимал моих слов. Оставить его я не мог. Пришлось взять командира под локоть и повести к санитарам.
Ошибка: Контактная форма не найдена.
