В детстве, в жаркий день, заберёшься в траву, посадишь жука в ладошку, приложишь к уху и слушаешь. Он там возится, копошится, сучит ножками. Жужжит. И затихнет. Разожмёшь ладонь, а он не шевелится… Руки вымой! – кричит мама…
Огромные руки био-робота выкорчевали моё тело из искорёженного штурмовика по частям. Вложили в “живую воду”, как мы называли жидкость в капсулах для раненых. И отправили в госпиталь.
Госпиталь на Терезе – единственное место в Объединённой Галактике, где тому, что осталось от меня, могли помочь. Собирали здесь франкенштейнов быстро, и из того, что привезли с поля боя. Меня собрали из двух рептилоидов и одного кенза. У рептилоидов позаимствовали кожу и внутренние органы. Кожа у них грубая и плавится не так быстро, как наша. И органы не лопаются, вскипая, когда горит штурмовик. Вот бы мне этот набор до боя. Но нам никто не сказал, что у землян на этой планете нет шансов.
А от кенза мне достались ноги и левая рука. И за это можно сказать спасибо. Бьются кензы лихо своими мощными ногами. Может быть, и я когда-нибудь так смогу…
Пока же я валялся в своей адаптационной одиночке и выл от боли, потому что все эти сувениры от умерших ещё должны прижиться. Врасти в тебя миллионами инородных клеток, смешаться с твоими. А твои-то, тоже не простаки, они сопротивляются. И это сопротивление мне дорого обходилось. Вы начали читать конкурсный рассказ. В конце произведения обязательно поставьте ему оценку!посмотреть условия конкурса
– Заходи справа, – шипел я искусанными высохшими губами, – справа, говорю, заходи. Ну чего ты тянешь? Убей меня. Только не больно, не больно, сказал!
Био-робот приходил иногда. Помыть и перевязать меня. Раскрывал брюшную полость, менял дренажи, омывал и санировал. В его видеожурнале на широком механическом лбу я видел себя и ошалело, от обезболивающих, смотрел кино.
Казалось, что чья-то ладонь сомкнулась надо мной, придавила тяжестью, которая мне была не по силам. Сквозь пальцы этой ладони сочился свет…
В конце перевязки, когда медбрат закрывал распластанную брюшную полость и грудь, я выдавливал:
– Руки вымой.
Думаю, и это он записывал в свой видеожурнал, для отчёта. Но никогда ничего не отвечал. Так и я с жуком не особенно беседовал…
При выписке мне вручили личные вещи: чип десантника – вшивается в левое запястье с тыльной стороны и удаляется посмертно, и фотографию – видео из журнала био-робота, привёзшего мои останки с поля боя. Как подтверждение необходимости вмешательства в меня, я это так понял.
В части не признал никто. После того, как я представился, пожали руку, правую, мою. Сказали, что мой друг, Зайцев Руслан, Заяц, погиб. И сделали паузу, которая была яснее слов. Пора уходить. Эта страница, бредовая и лихая, прожита…
Ночное освещение в салоне. Пассажиры спят. И соседка рядом – тоже. Всё боялась метеоритного дождя и рассказывала, насколько они непредсказуемы.
– Психологи рекомендуют отвлечься беседой. Какая глупость! Разве это возможно?! – она говорила непрерывно.
Я был благодарен темноте в салоне и этой негромкой болтовне соседки-эридийки. Потому что боялся, что ответив или повернувшись, напугаю её. Черты лица, обтянутого бугристой зелёной кожей, были земными, но франкенштейн остаётся франкенштейном. Этот старый фильм крутили нам в полосе просмотра часто.
А эридийцы – очень красивый народ, экзотически красивый, они мне встречались иногда, когда приходилось перемещаться из точки в точку. Воевали они редко. И чаще в генштабе. Матриархат у них на планете, и запрет на участие в военных конфликтах. Случилось это всё, после того как их планету атаковали механические люди. Эрида выжила, но потеряла почти всю мужскую часть населения.
– Борт Старлайнс-312 совершит посадку в космопорте Гваладуры через… – автопилот стал перечислять на всех языках Объединённой Галактики, через сколько приземлится лайнер, а я закрыл глаза, мне было всё равно.
Через два дня в Гваладуре я пересяду на звездолёт до Требона, а там – охрана титановых рудников. Ты никого не знаешь, и тебя тоже – никто.
Можно было подумать, что неприятности мои закончились, кулак разжат и жук ещё не сдох…
Но лайнер сел. Пора вставать. Эридийка, увидев мою кензовскую походку, болотный дивный оттенок кожи, милосердно отведёт оленьи глаза, а потом, за спиной, жалостливо покачает головой. Жалость, вот что злило больше всего…
Из космопорта я выбрался только через час. Не поехал в закреплённый за транзитниками отель на третьем ярусе, а отправился на нижний, самый глухой и опасный – для респектабельных граждан Гваладуры – ярус. Там мы бывали с ребятами, когда задерживались с пересадкой из-за мощных магнитных бурь, этот сектор особенно славится ими.
Здесь же жил старый знакомец Вольдух, также давно списанный и также за “вынужденное” франкенштейнство. Красавец Вольдух, летун с Шумелы, получил вместо своих крутых, метра три в размахе, крыльев пару кожистых перепонок от рукокрылых с Зеты. Очень переживал, и, говорят, поселился здесь. Его и хочу найти. Тогда мне было его жаль, а теперь… мне просто хочется его увидеть.
Плохо освещённая нижняя улица без названия, узкая, “заросшая”, как корпус старого корабля – ракушечником, лавочками и магазинчиками, тянулась и тянулась. Разглядывая в полусумраке номера домов, я шёл уже около часа, когда из одной лавочки вышла девушка – худенькая, можно бы сказать стройная, но за плечами топорщился горб.
“Лавка старого Вольдуха” – гласило название над дверью. “Слава всем богам моим и гваладурийским, чёрт бы их побрал – не выговоришь”, – подумал я и остановился.
Девушка повернулась. Грустные оленьи глаза посмотрели, казалось, мимо меня. Молодая эридийка, но что-то в ней было не так.
– Лавка закрывается, – грустно сказала она на межгалактическом коде, – приходите завтра утром.
– Мне бы увидеть хозяина, старину Вольдуха, – торопливо проговорил я, видя, что девушка собирается уйти.
Эридийка покачала головой, разглядывая меня, словно только сейчас заметила:
– Отец умер. Давно. Два года как. А вы… – она грустно смотрела на меня, – вы с ним служили?
Шумно выдохнув, я молчал. Вот и Вольдух ушёл. Потом ответил:
– Служил. Как он… умер?
– Как умер… тихо, во сне. Он всегда мечтал ещё хоть раз подняться в небо, очень переживал, что так и не смог накопить денег на настоящие крылья, что больше так и не смог летать. Пойдёмте, я накормлю вас, там мы и поговорим. Вы увидите, как он жил.
Я согласился и пошёл рядом с девушкой, растерянно разглядывая её, когда она не поворачивалась ко мне. И искоса поглядывал на её горб. Неужели это то, что думаю. Но это невозможно. Признаться, когда она сказала, что его дочь, то это могло означать только то, что Вольдух взял на воспитание ребёнка. Но ведь если у девушки с лицом эридийки крылья…
– Меня зовут Ииши.
– Алекс. Калинин Алекс, десантура, – с готовностью отрапортовал я, в этом спасительном полусумраке чуя придурошный бодрячок и ощущая себя прежним, когда тебе нравится девушка, идущая рядом, когда не думаешь – а что она думает, глядя на твоё-не твоё лицо, когда тебе просто нравится жить.
– Отец открыл лавку почти сразу, как переехал в Гваладуру. Это мама настояла. Папа очень любил её…
Я улыбнулся, узнаю старину Вольдуха, женился-таки на эридийке. Он всегда говорил, что если когда-нибудь и женится, то только на самой красивой женщине в Галактике.
– Отец долго летал по всей Ближней Галактике и собирал древности, механические игрушки и просто старинные вещи. Потратил на них и лавку все свои “наградные” и “послужные”, как он их называл. Хватило на магазинчик лишь на самом нижнем ярусе. Но… знаете, на жизнь нам хватало, – девушка улыбнулась.
Она остановилась и толкнула железную дверь.
– Проходите.
Конуры здесь, в нижнем ярусе, были у всех одинаковые. Металлические конструкции, такие же щиты-перегородки. О красоте и экологичности можно подумать на верхних богатых ярусах, а здесь и так сойдёт. Но океан на этой планете занимал слишком много места.
А девушка тем временем сняла короткое, лёгкое пальто, застёгнутое под самое горлышко. Осталась в светлом балахоне, испещрённом неизвестными мне кракозябрами, и жестом пригласила пройти.
Я же топтался в дверях как слон. Оказавшись в тесной, хорошо освещённой комнате, я почувствовал себя не в своей тарелке.
– Извините, я, пожалуй, пойду, устал с дороги, – сказал, возненавидев себя ещё больше, и не сказать, чтобы я трепетно относился к своей внешности, но вдруг сейчас всё это стало важно для меня.
– Жаль, – сказала она.
Лицо её, бледное, как у всех жителей нижних ярусов Гваладуры, и с мягкими чертами лица, с круглыми, кроткими глазами, выражало и впрямь неподдельное огорчение.
В эту минуту раздался треск. Но пластиковое окно выдержало, лишь выдавившись внутрь комнаты и пойдя трещинами. И крик:
– Ки кориц!
Ки кориц. По-гваладурски – уродское отродье.
– Убирайся!
Чтобы вот так попасть в окно на узкой улице, ты должен стоять напротив, не меньше. Значит, не должен далеко уйти…
Я выскочил на улицу.
Но они и не спешили. Да и чего им торопиться, девица им не страшна.
Местные. Гваладурцы – народ крепкий, коренастый, с коротким торсом, длинными ногами. Поставь нашу жабу на нижние конечности, получишь гваладурца. Они с удивлением уставились на меня, переглянулись.
Я сунул руки в карманы, показывая, что не собираюсь особенно вмешиваться, просто постою здесь. На всякий случай. Часто замечал, что комбез десантника вносит в разговор миротворческие ноты. Так и есть. Один растерянно шагнул в тень, потянув другого. Однако тот дёрнулся раздражённо.
– Уходи, Келацо, – тихо произнесла Ииши, неслышно оказавшись за спиной, – уходи. И передай отцу, что это лавка моего отца. И я не могу оставить его дело.
– Ты ещё смеешь мне указывать?! – подвижное лицо Келацо цвета кофе с молоком в свете масляных фонарей заметно налилось гневом и стало красно-коричневым. – Я член императорской службы. Жалкое отродье мертвяка не смеет…
Слева – в челюсть. А левая – ничего, слушается. Келацо пробороздил по стене напротив, упал. Вскочил. Подпрыгнул в ярости, ткнул кулаком в направлении меня, но глядя на Ииши:
– Вы! Оба! Пожалеете об этом!
Парень побежал. Бежал, оглядывался и выкрикивал ругательства, многие из которых я даже не слышал.
– Ну вот, теперь можно чай пить, – сказал я, обернувшись.
Ииши промолчала. Её трясло.
– Чай в этом доме есть? – стал я её подталкивать к двери. – Хотя бы кипяток?
Она пошла.
За ширмой в гваладурских длиннохвостых птицах яо скрывался откидной железный стол и два стула. Ииши села и покачала головой, с трудом, еле справляясь с дрожью, проговорила:
– Нас здесь за людей не считают. Мертвяки. Воскрешённые с кусками чужой плоти. Папа всю жизнь боролся с этим. Но ему боялись говорить в лицо, а маму не пускали в общество. Отец-то просто не ходил никуда, сидел в своей лавке, а ей приходилось водить меня в астинецию.
– Это школа? – я оглянулся, залив воду в маленький медный кувшин и подвесив его над миниатюрной горелкой с газом.
– Для девочек. Мама оставалась на улице и ждала, пока не закончится учение.
Я заметил, что Ииши украдкой рассматривает меня. Но старательно отводит глаза, едва встретится с моими. Я криво усмехнулся.
– Не бойтесь, спросите меня, я давно пережил это. И рад, что живу. А люди жалеют меня. Жалеть не надо. Лучше порадуйтесь вместе со мной, что я не сдох тогда… в штурмовике.
– Чай сзади вас, на полке. Вы так умело управляетесь.
– Это единственное, что я умею делать в мирной жизни, – рассмеялся я. – И мы будем пить мой чай.
Я достал из своего рюкзака выходной паёк. Чай-пакеты, сгущенка в тубах, галеты. Сухие брикеты-обеды залил кипятком.
– Это конечно, не то, что дома, но всё-таки вкуснее прессованных водорослей, это я про чай.
– Спасибо вам, – улыбнулась Ииши, следя за моими руками, – Келацо просил отца отдать меня ему в наложницы. Отец был против. А теперь… теперь они хотят отобрать лавку… Левая рука и ноги, по-моему, ещё ноги, – она вскинула на меня глаза, – здорово вам досталось.
– Ноги кенза, кожа и нутро рептилоидов, думал, не выберусь, – хрипло ответил я, чёрт, куда-то сразу пропал голос. – А вам, похоже, от отца досталось.
– Крылья, – кивнула она грустно, – они ещё растут.
– Так это его настоящие крылья?! Не те перепонки, которые ему достались при пересадке?! – удивился я. – У летунов с Шумелы они только к середине пути полностью формируются, так, чтобы… летать.
– Да? – озадаченно протянула она. – А я думала, что со мной что-то не так, что они никогда не будут настоящими. Отец страшно горевал, что наградил меня таким уродством и не хотел даже говорить об этом. Он боялся мутации. Но всё-таки это настоящие крылья летунов с Шумелы.
Она грустно улыбнулась.
– Знаете, здесь ведь, в Гваладуре, мне никогда не взлететь, негде, да и засмеют, а то и побьют камнями. Не смотрите, что наши дома высоки, а по улицам летают машины. С тех пор, как вода в океане поднялась, мне кажется, этот мир сошёл с ума и повернул вспять. Император… ведь его в Гваладуре давно не было. К императорской семье вернулись, когда люди принялись воевать за каждый ли площади в городах.
– Мы всегда сходим с ума от какого-нибудь пустяка, – пожал плечами я, – просто должен быть среди нас хоть один, кто остановит…
Мы проговорили долго, всю ночь. А рассвета здесь, на нижнем ярусе, ждать можно до середины следующего дня и не дождаться, если с океана пойдёт туман.
Уже под утро Ииши показала тайник старого Вольдуха. Армейский шильдик, удостоверяющий, что перед вами Или Ойз Вольдух, пункт приписки – Шумела, отчислен из рядов десантного Z102-го… и снимок био-робота того, что осталось от бойца. Дальше шли выписка из госпиталя, приписка к Гваладуре… а в затёртом до дыр удостоверении о рождении дата рождения зачиркана и проставлена новая. Совпадающая с датой на снимке.
К концу этой странной ночи, мне показалось, что жук в той далёкой ладошке затих. Затих, но не сдох. И даже не хотелось из последних сил выдавить в лицо кому-то неведомому: “Руки вымой”.
Всегда хотелось дождаться, пока ладонь та разожмётся. Ведь кто-то всё-таки решит проверить, выжил я или сдох. Появится свет. И я посмотрю ему в глаза.
– Я увезу тебя на Шумелу, – проговорил я, – и ты обязательно будешь летать. Ошибка: Контактная форма не найдена.
