Резко затрещал будильник.
Инженер быстро встал с кровати и открыл окно. Прохладный воздух бодро и резко пробежал по телу.
Инженер посмотрел в окно: начинался замечательный осенний уральский день.
Гора Караульная своим бурым гребнем на северо-востоке четко рисовалась в прозрачном воздухе, даже самые маленькие чахлые березки на вершине были видны отсюда невооруженным глазом.
Инженер вынул из шкафчика бритвенный прибор.
В такой день, особенно торжественный для него — главного производителя работ, день, в который решалась судьба его упорной годовой работы, он должен быть особенно придирчивым именно к себе. Выбирая свой лучший галстук, надевая самый новый костюм, он этим самым отдавал честь своему труду, своим товарищам, самому себе.
К восьми часам утра инженер был совершенно готов. Он теперь совсем не походил на того сутулого человека в залатанной спецовке, которого с утра до вечера видели на участке. Он изменился так, что, подойдя в последний раз к зеркалу, свистнул от удовольствия.
Перед ним стоял высокий, широкоплечий человек с уверенными, очень молодыми серыми глазами, человек, ничем не уступающий любому американцу.
…Он посмотрел на маленькую карточку, прикрепленную кнопкой к беленой деревянной стене. Разве этот мальчишка, маленький вихрастый беспризорник, и есть он — инженер Александр Николаевич Чеканцев? Прошло только десять лет с тех пор, как он ночевал в ростовских асфальтовочных котлах, играл на деревянных ложках, ездил в багажных ящиках, голодал.
Прошло десять лет,— и вот он стоит перед самим собой, перед зеркалом и видит эту высокую складную фигуру в светлом костюме, в галстуке стального цвета, в накрахмаленном воротничке, в желтых полуботинках, свежевыбритый, уверенный, молодой.
А за окном высится угрюмая старая гора, огромный бурый массив кварцита.
Сегодня, ровно в четыре часа, он, Александр Чеканцев, опустит рубильник, чуть щелкнув, вспыхнет зеленая искра, побежит электрическая молния по шнурам, и двадцать пять тысяч килограмм аммонала, заложенных в недрах глубоких штолен, обрушат гору, дадут десятки тысяч тонн глыб и осколков первосортного кварцита.
***
Чеканцев вышел из дома. Он пошел по поселку, мимо белых домов-коттэджей, по пустоши, побуревшей от солнца, по редкому березовому лесу. Ему вспомнились слова корреспондента московс кой газеты, с которым он беседовал вчера:
— Вы счастливый человек, Александр Николаевич,— говорил этот корреспондент.— Вы делаете удивительные вещи. Посмотрите на этот ландшафт, на старый, угрюмый уголок Урала, на эту Караульную, которая как будто бы сторожит каменное вечное спокойствие. Разве это не замечательно — одним движением руки изменить весь ландшафт, перевернуть горы?
Ковырялись в горе заводчики. Кустарно наскребывали по полукубометру кварцита в день (жгли на породе костры, раскаляли ее, затем обливали водой),— дул однообразный „сивер», шли дни… Когда-то Караульная называлась Липовой — росли на ее склонах редкие липы. Эта гора была единственным месторождением липы на Урале. В шестидесятых годах прошлого столетия начал выходить на ее вершину мужичок в нагольном тулупишке (от этого мужичка осталась слабенькая подзорная трубка ): лесничество приступило к наблюдению за лесными пожарами. С этого времени гора получила наименование Караульной. Почти два века берегла она суровый покой этого лесного угла, чахлые свои липы, бурые массивы кварцита, и вот теперь сразу меняется все: приходят новые люди, открываются новые производства, долина приобретает новое значение, даже птицы начинают петь как будто по-иному.
***
…В конторе было дымно и шумно. Кроме подрывников с красными повязками на руках, приехало большое количество „гостей». Увидав их, Чеканцев недовольно поморщился.
С гостями — представителями объединений, газет, кинооператорами, фоторепортерами, с этим народом он не умел обращаться.
То, что было для них особенным, занимательным и побуждало соваться в самые рискованные места, для него являлось итогом упорной работы, огромнейшей ответственностью. Не исключена была и опасность того, что именуется необходимым производственным риском».
Гостям надо было рассказывать подробности, указать им места, с каждым нужно было вежливо побеседовать, каждому объяснить то, что было уже год известно ему, инженеру Чеканцеву.
И он говорил почти заученные слова:
— До этого дня самым большим взрывом в СССР был знаменитый Жигулевский взрыв — 36 тонн аммонала. Но там была легкая порода, а потому и подготовка к взрыву была проще. Здесь же, на Караульной, пришлось проходить крепчайшую породу — кварциты. С молотками самого тяжелого типа удавалось проходить в смену только 90 сантиметров. Вот как трудны и сложны были подготовительные работы. Подземных проходов проложено 143 метра, шириной в 1,2— 1,6 метра. В этих проходах заложено 11 зарядов аммонала, от одной до четырех с половиной тонн каждый. Метод взрыва — электропаление с применением детонирующего шнура. Задача взрыва — выбить из-под горы такое количество породы, чтобы гребень мог осесть в образовавшуюся пустоту.
***
…В двенадцать часов дня последний обход. Прорабы внимательно проверяли свои участки. Чеканцев обходил скважину за скважиной. Сейчас он напоминал полководца, изучающего место будущего сражения.
Подрывники в красных повязках, 25 тонн аммонала в горе, вооруженные винтовками пикетчики, оцепившие гору и не допускавшие к ней посторонних ближе, чем на 5 километров, красный флажок на вышке конторы, общее возбуждение, особенная суровая озабоченность, не сходившая с лиц присутствовавших — все это придавало участку подлинно военный вид.
Частые, глухие взрывы доносились с востока, где незначительными зарядами рвали малый массив. Они как бы подчеркивали напряженность сегодняшнего дня, его конечную цель.
Корреспондент фотографировал ребристые темные скалы с ярко желтыми надписями: „Скважина закончена бригадой Селихманова ударно — 12 часов 6 ноября 1934 г.“, „Скважина закончена бригадой Сабирова ударно— 10 час. 5 ноября 1934 года».
В эти скважины уходили провода, шли в недра горы, где был заложен аммонал.
Обедали в два часа. Обед проходил тихо. О взрыве старались не говорить.
Когда представитель динасового завода пробормотал что-то о детонации, на него посмотрели с каким-то сожалением и завели совершенно постороний разговор о свердловском оперном театре.
Чеканцеву было трудно есть. Он ел через силу, без аппетита. Сказались и бессонные ночи последней недели. Мешали направленные на него любопытные взгляды гостей. Люди ели, посматривая на него, как на „хозяинадня“.
Когда он брался за вилку, многим казалось, что он берется за рубильник. Это чувство постепенно передалось и Чеканцеву.
Наконец, он вытер губы салфеткой и встал. Встали и остальные.
Все пошли в сторону Караульной, мимо труб Первоуральского динасового завода, того самого, который с нетерпением ждал сырья,— результата сегодняшнего взрыва. Его, в свою очередь, ждали заводы Востокостали. («Динасовый кирпич, изготовляемый из молотого кварцита с небольшой примесью извести, способен выдерживать самые высокие температуры. Поэтому он необходим для металлургических печей»,— записал в свой блокнот корреспондент.)
***
Чеканцев сидел около мраморной доски запечатанного рубильника и смотрел в окно. Два сигнальщика молча стояли за его спиной. Часы показывали без пятнадцати четыре. Ему казалось, что они стучали особенно громко и резко.
За окном высился бурый гребень Караульной и виднелась вереница кривых столбов, уходящих от дома к гребню горы.
…Часы показывали без двенадцати четыре.
И вот на этой двенадцатой минуте Александр Чеканцев неожиданно почувствовал, что холодный пот выступил на его висках.
Им овладел новый приступ тяжелой ответственности.
Он вспомнил, что есть шанс, дикий, но возможный, когда при наличии естественной пустоты в породе, взрыв может произойти не так, как предполагалось планом, а сосредоточив всю силу взрыва в этой точке естественной пустоты.
Такой взрыв уподобится выстрелу из чудовищного орудия и сметет на своем пути все. Невозможно же было прозондировать несколько миллионов кубометров чистейшего кварцита!
Чеканцев сжал губы. Они высохли и горели.
Что могло бы случиться при таком взрыве?
Неизвестно, в какую сторону последовал бы выстрел, а следовательно, неизвестно, какие бы разрушения он причинил.
Во всяком случае, попади он в зону чеканцевского рубильника, никто не остался бы в живых.
Если бы даже взрыв обошелся и без человеческих жертв, то пропали бы двенадцать месяцев упорной работы, погибли бы бесцельно 25 тонн аммонала, получилась бы ужаснейшая неудача, позор.
Часы показывали без десяти четыре.
Чеканцев встал.
— Давай сигнал, Федоров, — почти шопотом сказал он.
Федоров махнул сигнальным флажком. Резко ударил предупредительный выстрел: взрыв последует ровно через десять минут.
Стало удивительно тихо.
Чеканцев зашагал по комнате.
— Нет, не может быть неудачи,— громко и неожиданно сказал он.— Пора.— Он снова сел к рубильнику.
Без пяти четыре…
— Колокол, Федоров!— твердо сказал Чеканцев.
Над старой березовой рощей, над долиной, монотонный и заунывный, проплыл густой голос колокола.
Дальше было просто и страшно.
Часы показали четыре.
Рука легла на холодную ручку рубильника.
За окном спокойно высилась каменная громада Караульной. Гнулись наверху чахлые березки.
Рука нажала…
Чеканцев не услышал шороха соединения. Он лишь увидел, как из-под горы вырвался буро-желтый, клубящийся шквал дыма. Тяжело ударило в ноги. Звякнули стекла. Волна удара прошла через ступни до сердца, до глотки и остановилась (Чеканцев вспомнил, что он забыл открыть рот).
Березки наверху дрогнули.
Гребень сломался надвое.
Середина гребня рухнула куда-то вниз. Все заволоклось тяжелой тучей дыма и пыли, словно проснулся долго дремавший вулкан и началось извержение.
Чеканцев выбежал из дома.
Его обгоняли другие люди. Все спешили к месту взрыва, к дымящимся облакам. В воздухе пахло развороченными недрами земли и газами аммонала
Чеканцев, задыхаясь, остановился.
Мимо него пробежали кинооператоры, поблескивая никелем тренога и аппарата, прораб Урванцев, молодой ленинградский практикант.
Но Чеканцеву уже не нужно было спешить. Он увидел дело своих рук: там, где только что возвышался бурый гребень Караульной горы,— голубело осеннее небо. Ниже, словно дорога к нему, именно так, как предусматривал план, лежал полукилометровый путь желтых ребристых обломков, словно каменный ледник спустился с горы и стер половину ее гребня и захватил ее с собою.
Чеканцев вынул портсигар.
Он понял, что взорвет еще не одну гору, что дело его прекрасно, что задание партии и правительства выполнено хорошо. Он вздохнул всею грудью и спокойным шагом направился к толпе гостей, собравшихся перед грядою обломков взорванной горы.
— Это тебе не фабричную трубу взорвать!— были первые слова, которые Чеканцев услыхал после взрыва. Пикетчик, обратившийся с этими словами к товарищу, увидев подходившего к ним Чеканцева, неожиданно замолчал, шагнул по направлению к инженеру и крепко, до боли, пожал ему руку.
